Урс Видмер: Господин Адамсон

— Иду, вот только выпью молоко. — От отвращения у него даже волосы стояли дыбом, Мик терпеть не мог молоко. Если он выпивал его быстро, ему становилось нехорошо, а если медленно, то все делалось еще хуже, потому что тогда на молоке появлялась тонкая пенка, от которой тошнило только сильней. Вот почему его мать стояла рядом и не спускала с него глаз. Она была убеждена, что молоко полезно для здоровья, а Мик может — тут она была совершенно права — вылить содержимое чашки в раковину, если она хоть на секунду отвернется.

— Я подожду, — ответил я и сел напротив Мика.

Мик снова поднял чашку — его лицо исчезло за огромной посудиной, которой хватило бы, чтобы напоить слона, — но по звукам можно было предположить, что он переливает молоко обратно из желудка в чашку. Мать с сомнением смотрела на Мика, а отец, ни в малейшей степени не замечавший, какая драма разыгрывается у него на глазах, набивал свою трубку.

Мика звали Ганспетер, все, кроме меня, говорили ему «Ганспетер». Меня тоже дома и в школе называли именем, данным при крещении. На матери Мика было голубое муаровое платье, все в бантиках и ленточках из темно-розового шелка, которые свисали с нее, словно водоросли, она, как всегда, напевала себе под нос обрывки каких-то неизвестных мелодий и прерывала пение, только чтобы сказать Мику: «Браво!» или «Ну, давай же!» А Мик все еще мучился над чашкой. Его мама любила петь и красилась, даже когда никуда не уходила из дома. Отец встал из-за стола:

— Ну, пожалуй, я пойду. — Куря трубку и выпуская облака дыма, он кивнул мне и вернулся в свой кабинет.

Он был профессором, причем профессором по жукам. Сегодня я сказал бы колеоптерологом. [2] Колеоптерол о гия — раздел энтомологии, изучающий жуков (насекомых из отряда жесткокрылых, лат. Coleoptera). Его кабинет был увешан ящиками с насаженными на булавки жуками. Маленькими, большими, огромными. Переливающимися зелеными, коричневыми, черными, золотистыми, в крапинку. Целый день отец Мика сидел за массивным столом, на котором чего только не было: микроскопы, блюдечки, пузырьки, жуки, авторучки, исписанные и еще чистые листы бумаги, лупы. Жестяная банка, откуда торчали карандаши всех цветов. Большая корзинка, где лежала еще дюжина трубок. Один раз в неделю он ходил в университет и объяснял своим студентам разницу между жужелицами, жуками-точильщиками и колорадским жуком. Жужелицы бегают, жуки-точильщики стучатся головой о дерево, а колорадский жук сидит на картофельной ботве и жрет ее. Отец Мика никогда не пел, но с раннего утра до позднего вечера оглушительно громко крутил пластинки. Он слушал Монтеверди, Бикса Бейдербека, Карло Гезуальдо, Бетховена, Бадди Бертина и его джаз-банд, Дворжака — все вперемешку. Погруженный в изучение лапки жука-оленя, он, не претендуя на музыкальность, насвистывал под мелодию пластинки. Сейчас он как раз слушал что-то очень громкое. Мать продолжала напевать, не обращая внимания на удары литавр.

(Мои родители, замечу в скобках, были людьми обычными. Мама, одинаковая, что в ширину, что в высоту, этакий шарик, теплая, пахнувшая молоком. Она любила смеяться и много болтала. Папа был молчаливее и серьезнее мамы. Худощавый, почти тощий, — мне он все равно казался великаном — он работал на городской электростанции. Заботился о том, чтобы в городе не гас свет, каким образом он это делал, я и сегодня не знаю. Может, он выкручивал и вкручивал предохранители, может, его должность была важнее, и он чинил линии электропередач, если грозило отключение света, потому что где-то на перевале Сен-Готард дерево снова упало на высоковольтную линию. Во всяком случае, он всегда носил синий комбинезон.

Когда вечерами он возвращался домой, то открывал бутылку пива — удар ребром ладони по крышке, он всегда открывал бутылку с первого раза — и делал большой глоток. Вздыхал с облегчением. Потом протягивал бутылку мне:

— На, глотни разочек.

Я выпивал один глоток. Мне не очень нравилось пиво, но так здорово вдвоем — как мужчина с мужчиной — отметить конец рабочего дня.

А еще надо сказать про сестер — старшую и младшую. Старшая была похожа на мать, такая же толстая и смешливая. Младшая — совсем еще маленькая, слишком маленькая, чтобы стать скво племени навахо, да, собственно говоря, для всего еще слишком маленькая.)

— Пойдем в сад виллы господина Кремера, — сказал Мик, когда он все-таки выпил свое утреннее молоко. — Я возьму мое перо.

— Не сегодня, — ответил я и почувствовал, что сердце у меня заколотилось. — Лучше на стройку.