— Отца это, конечно, раздражает, — продолжал хозяин. — Но тут уж ничего не поделаешь. Он вел дело, как ему хотелось, а теперь его веду я — как я хочу. Он пошел в «Звездочку», потому что там подают его любимые сардельки с жареной картошкой. И ему пора бы уже вернуться.
— Пусть будут сардельки с картошкой, — вздохнул старик. — Это то что надо. Одну порцию, пожалуйста. И одно пиво.
— А у нас уже закрыто! — ответил хозяин. — Кроме того, вы ведь не заказали место заранее. У нас все расписано до самой весны.
Наш старик кивнул и собирался уже попросить у хозяина хотя бы кусочек хлеба или соленых палочек, но тут дверь опять открылась, и вошел другой старик, почти точная копия его самого, согбенный человечек в неглаженых брюках, к тому же без башмаков, потому что их он нес в руке. Заметив пятна на ковре, он поднял глаза.
— Вот так встреча! — обрадовался он. — Это ты, старина? — Он осторожно подошел ближе, словно опасаясь, что призрак вдруг исчезнет. — Смотри-ка, это и в самом деле ты! Сколько лет, сколько зим!
— Вообще-то, — пробормотал старик, — я не очень хорошо понимаю, кто вы все такие. Мне просто очень хочется есть.
— Дитер! — возопил старый хозяин много громче, чем нужно, и обернулся к молодому. — Что ты стоишь как истукан? У нас здесь ресторан или что? Джованни, шевелись, бегом на кухню, принеси что-нибудь перекусить моему другу — subito, subito![2]
Официант взглянул на молодого хозяина, тот кивнул, и Джованни помчался на кухню. Сам же хозяин стоял, будто окаменев.
— Ты что, в самом деле ничего не помнишь? — спросил отец, усаживаясь за столик и все еще держа в руке башмаки. — Как мы были мальчишками? У меня еще всегда рот был открыт, вот так, — старик показал. — Я — Франц!
— Франц, — повторил наш старик. — Спасибо тебе, Франц. У меня и вправду что-то такое с памятью. Если я через пару минут забуду, как тебя зовут, ты, пожалуйста, не обижайся, Ханс.
— Франц, — поправил Франц.
Они умолкли. Молодой хозяин тоже молчал, по-прежнему не шевелясь, хотя мокрая шляпа старика лежала на одной из сверкающих тарелок, а его грязная куртка — на розовой обивке стула. Только когда Франц решил было поставить свои башмаки на ковер, сын шагнул вперед и забрал их у отца. Некоторое время, не разгибаясь, он глядел на пятна грязи, потом снова выпрямился. Старый хозяин тяжело дышал сквозь свои слишком тесные бронхи. Джованни наконец вернулся с кухни и поставил на стол тарелку с куском сыра, несколькими ломтями копченой ветчины, двумя редисками и пучком петрушки. Рядом поставил корзиночку с двумя тоненькими ломтиками белого хлеба.
— Да, такие вот дела, — произнес Франц. — Ешь. От этого любая память поправляется, даже самая слабая.
Обернувшись к сыну, он подмигнул ему. Тот с явным облегчением направился к буфету, Джованни — за ним.
Старик ел.
— Так ты правда все забыл? — воскликнул Франц, вновь воодушевляясь. — И ту тетку в доме напротив? Которая вечно спотыкалась о провода своей сигнализации? Этот трезвон среди ночи, и как потом приезжала полиция?
— Забыл, забыл совершенно, — согласился старик, уплетая редиску вместе с хвостиком.
— И как мы лазили в каменоломню? И на нас потом свалилась лавина то ли гальки, то ли песка, или еще какой дряни? И засыпала нас по горло, так что мы думали, что уже не выберемся оттуда живыми?
— И это забыл.
— И как твоя мамаша…
— Все было очень вкусно, — сказал старик, отодвигая пустую тарелку. — Большое спасибо.
— Значит, совсем ничего не помнишь?
— А зачем? — спросил старик и встал. — Мне пора. Спасибо за угощение, Фриц.
— На здоровье, — отозвался Франц. Он проводил друга до двери, за которой на улицу спускалась длинная лестница. По обеим сторонам от нее была терраса с деревьями, их ветви были укрыты мягкими белыми одеялами, потому что шел снег. По улице проехал трамвай и скрылся в снежном вихре. Дома с балконами, похожие на обувные коробки, и теннисный корт. Стая ворон пронеслась через метель и расселась по перилам террасы.
— Вон там мы с тобой распивали яблочный сок, который я стащил из буфета. А когда с трамвая сошел мой отец, нам пришлось прятаться под стол, и мы сидели со стаканами в руках, почти не дыша.
Вороны повернули головы, точно прислушиваясь, а старик продолжал, щурясь, вглядываться в метель.
— Когда нам с тобой еще нельзя было пить пиво, его подавали здесь, на террасе, за двадцать сантимов, — продолжал он. — Теперь Дитер подает его тут только в виде исключения, если приезжает какой-нибудь старый клиент. Пиво у нас нынче датское, особого сорта, и стоит оно восемь двадцать.
Читать дальше