Эндрю Уилсон - Любовь в отсутствие любви

— Нет, конечно, если ты против, милый, то не надо. Будут только мама и Бартл.

— О Боже!

— Я понимаю, что с мамой сейчас нелегко, но что ж теперь поделаешь?

— Я очень люблю бабушку, — встрял Маркус.

— Конечно, солнышко. — Ричелдис кивнула малышу. — Но Моника всегда ладила с ней. Все-таки они столько лет проработали вместе, им наверняка найдется, что вспомнить.

— Что-то многовато народу получается.

— Даниэль не приедет, будет только Маркус.

— То есть ты уже все заранее обдумала?

— Вовсе нет, дорогой.

Она удивленно взглянула на мужа. В последнее время он стал такой раздражительный, слова ему не скажи. Месяц прошел с того дня, как он назвал Белинду идиоткой. Не хватало еще, чтобы он накинулся на Монику. Она такая ранимая! Хотя и со странностями. Но ведь у Моники на самом деле всегда были хорошие отношения с Мадж.

— Что-то у меня душа не на месте, — сказала Ричелдис, намазывая маргарином «Флора» тонкий, как папиросная бумага, тост из белого хлеба. — Вчера Мадж была совершенно никакая.

Саймон зашелестел «Дейли Телеграф» и с преувеличенным интересом уставился на испещренные цифрами страницы. Потом бросил взгляд в чашку с остывающим кофе.

— Что за бурду ты мне дала? Отвратительное пойло.

— Обычный кофе, такой же, как всегда.

— Одно не исключает другого.

О Боже, ей так не хотелось затевать сейчас ссору. Она же любит его. Она любит, когда все дома, когда все счастливы. Саймона в последнее время будто подменили, он словно с цепи сорвался, цепляется к каждому слову.

— Не кофе, а помои.

— Ты к ужину успеешь, милый?

— Нет.

— Нет?

— Мне надо в Лондон, скорее всего, я там и заночую, у меня на утро назначена встреча.

— Но ты можешь пораньше выехать из дома. Я подвезу тебя до станции.

— Этого еще не хватало, — поморщился он и встал из-за стола.

Она вышла за ним в коридор.

— Что с тобой происходит?

— Ничего.

— Нам надо поговорить. Нельзя, чтобы…

— Ну, наконец-то и до тебя дошло.

— Что я такого сделала? В чем провинилась?

— Почему ты плачешь, мамочка?

— Я не плачу вовсе, детка.

— Ладно, я пошел.

Саймон был уже в пальто. Сумку он собрал заранее. Ричелдис понятия не имела о его планах на ближайшую ночь. Она смотрела на мужа в надежде увидеть на его лице хоть какой-то проблеск теплоты, но он упрямо ничего не замечал.

— Не уходи, Саймон. Не надо так…

— Я опаздываю.

Он нагнулся и чмокнул сына в макушку. Когда он закрывал дверь, вслед ему донеслось: «Ты плачешь, мамочка. Я же вижу, что ты плачешь».

Саймон метнулся к гаражу. Сердце бешено колотилось, он буквально слышал его стук через пальто, пиджак, жилетку и майку. Казалось, внутри у него сидит какое-то существо и изо всех сил пытается освободиться. Саймона трясло. Он взмок и вообще чувствовал себя отвратительно. Больше всего он мечтал оказаться сейчас в тысяче миль отсюда. Так и свихнуться недолго. Он ненавидел себя. Ненавидел за то, что вел себя, как последняя скотина. Как он говорил с Ричелдис! Правда, в глубине души ворочалась подленькая мыслишка, что, раз он вел себя, как скотина, значит, и его измена уже не совсем измена или, как минимум, ей можно найти оправдание. Раз его потянуло на сторону и он позволил себе туда потянуться, значит, брак обречен. А раз обречен, значит, ее вина тут тоже есть. Но при этом, наравне с чувством вины, Саймон ощущал некое удовлетворение: измену почему-то легче было оправдать, если с женой не ладится. Ничто не берется ниоткуда.

Он с усилием повернул мокрую и холодную ручку двери. Утром подморозило, а сейчас все начало таять. Сад резал глаз какой-то застывшей, безжизненной красотой. Коричневые розы, одиноко торчащие астры, серебристый газон — все покрывали сверкающие капельки росы.

Саймон открыл гараж, кинул портфель на заднее сиденье и завел «лендровер». Но, выехав из гаража, он увидел Ричелдис. Босая, в одной ночной рубашке, она стояла на гравиевой дорожке. Черты лица уродливо искажены страданием. Она умоляюще протянула руки. Пришлось остановиться, и это окончательно взбесило Саймона.

— Ну что еще? — чуть приоткрыв окно, сварливо спросил он.

Ее рука беспомощно заскользила по стеклу.

— Милый, хороший мой…

— Ну?

— Пожалуйста, не уезжай. Пожалуйста. Я умоляю тебя.

Истерика. Похоже, эта глупая курица поняла, что произошло нечто ужасное — и окончательное. Было очевидно, что в таком состоянии говорить с ней бесполезно.

— Возвращайся в дом! Что подумает миссис Тербот, если застанет тебя в таком виде? Или если придет почтальон? Люди решат, что ты сошла с ума!