Эндрю Уилсон - Любовь в отсутствие любви

— Тэтти Корэм, душечка, как ты можешь жить в таком убожестве? — не уставала поражаться Мадж. (Надо сказать, что собственную дочь она никогда не называла «душечкой».) — И чьи это тряпки, ради всего святого, висят у вас в ванной?

«Тряпки», ясное дело, принадлежали Линде (она никогда не отличалась аккуратностью), которая только-только сделала аборт. Моника в то время уже начала встречаться с профессором Эллисоном, но оставалась все той же простодушной скромницей, краснеющей над короткими рассказами Кэтрин Мэнсфилд, [5] Мэнсфилд Кэтрин, псевдоним; настоящее имя и фамилия — Кэтлин Бичем (1888–1923) — английская писательница. глотающей немыслимое количество кофе, вечно пребывающей в состоянии легкой депрессии и с некоторой настороженностью радующейся редким искоркам счастья.

С годами Ричелдис постепенно забыла, как временами Моника ее раздражала. Хоть ее отношения с матерью нельзя было назвать теплыми, но все же дочерняя ревность заставляла Рич цепляться к Монике по каждому пустяку. А как выводили ее из себя французские словечки, которыми то и дело, к месту и не к месту, сыпала мисс Каннингем: и je ne sais quoi, [6] Я не знаю, что (фр.). и tant pis; [7] Тем хуже (фр.). и замызганная турка из-под кофе, которую Тэтти Корэм никогда не удосуживалась сполоснуть до la fin du jour. [8] Конец дня (фр.). A однажды Монике взбрело в голову устроить вечеринку у них дома. Ричелдис узнала об этом от Белинды. Они тогда долго гадали, кого может пригласить эта невзрачная мышка. У нее и знакомых-то отродясь никаких не было. Может, кого-нибудь из Общества любителей Толкиена или таких же, как она сама, пронафталиненных читателей? Правда, на это мероприятие, запоздало вспомнила Ричел, пожаловал и старик Эллисон. Она потерла виски… Интересно, а Мадж тоже была в числе приглашенных?

Когда в ее жизни появился Саймон, дела на Оукмор-роуд отошли на второй план. Ричелдис съездила в Бедфордшир. Саймон показал ей песчаный карьер, принадлежащий Лонгвортам, рассказал историю семейного бизнеса… Она тогда слушала вполуха. Какая-то крупная компания вот-вот должна была проглотить фирму «Лонгворт и сыновья», отец Саймона собирался в отставку, а сам Саймон надеялся остаться в правлении. Для Ричелдис все эти объяснения были пустым звуком. Эта сторона жизни суженого ее даже немного отталкивала. Равно как она побаивалась его усатого отца, который одевался, как букмекер, и называл ее «дитя мое». Она бы никому не призналась, что в этой семейке ей легче всего было общаться с немного чудаковатым братом Саймона Бартлом.

При мысли о том, что ей предстоит влиться в империю Лонгвортов, чье благополучие зиждилось в прямом смысле этого слова на песке, Ричелдис становилось немного не по себе. Примерно то же ощущение она испытывала, когда ей приходилось обедать с собственной матушкой, с которой, к слову сказать, она до сих пор Саймона так и не познакомила.

Завертелась предсвадебная суета, знаменующая переход к счастливой семейной жизни (естественно, неумолимо ведущей к семейному счастью). Ни разу у Ричелдис не закралось и тени сомнения относительно ее чувств к Саймону.

А уверенность в его любви отражалась на ее лице радостью, которую иначе как неистовой и назвать было нельзя. Она принадлежит Саймону, а Саймон — ей. И так будет всегда.

Потом пошли дети. Даниэль, Томас, Эмма. Ричелдис отдалась материнству с той естественной радостью, которая присуща всем женщинам, влюбленным в своих мужей. Эти дети были их продолжением, они были частичкой ее Саймона.

Она уже не представляла себе своей жизни, в которой не было бы Саймона Лонгворта. Она вообще очень редко задумывалась о таких вещах. Когда Моника или Белинда вспоминали дни на Оукмор-роуд, Ричелдис вежливо кивала — чтобы сделать подругам приятное. Она жила исключительно сегодняшним днем. Она утратила способность к воспоминаниям, но ей не казалось, что жизнь без них оскудела. Саймон много работал и часто бывал не в духе. Первые десять лет замужества она нянчилась с детьми, которые то плакали, то болели, то дрались, да мало ли что могут делать эти несмышленыши! Еще десять она, — избавившись от детских пеленок, — посвятила сдуванию пылинок с мужа. Ричелдис с девической восторженностью продолжала любить Саймона. За эти годы ее чувства к нему нисколько не потускнели. Казалось, Саймон и Ричелдис действительно те две половинки, о которых столько написано в умных книгах. Ричелдис почти не занималась собой. Ее меньше расстраивали собственный обвисший после стольких родов живот и плохие зубы, чем очередной седой волос на голове мужа или хмурая морщинка, прорезавшая его лоб.