Эдгар Доктороу: Град Божий

И вот когда я думаю о главных убийцах столетия… всех этих диктаторах, деспотах, племенных вождях, генералах, полковниках, гордящихся своей праведностью министрах, беспечно убивающих королях и революционерах, которые отнимали у нас жизни и калечили наши души… то своим грешным сердцем и всем своим жаждущим и алчущим существом я понимаю, что они суть то же, что и умерщвленные ими люди, что они принадлежат моему роду, что они выкованы из того же материала по тому же генетическому коду, что и я… посмотрите на наше фамильное сходство — распознать его можно настолько безошибочно, что я плачу от ужаса и отчаяния.

Ты не находишь это суровым вызовом тебе, Господи, что мы причиняем друг другу зло? Что при всех теологических уловках и несмотря на моральную борьбу и интеллектуальный и технический прогресс, мы живем, охваченные злобой — тихой или взрывоподобной — но всепоглощающей? Не находишь ли Ты, что это непростительная Твоя ошибка, если мы по прошествии всех этих тысяч лет можем объяснить себя не лучше, чем Тебя?

Пэм сделал паузу, и в наступившей тишине он повернулся к столу, поднял стакан и выпил. Что это было? Вода, водка? Не могу этого сказать. Но времени у него было много, он хорошо держал аудиторию, в конце концов, он десятки лет говорил с кафедры и знал, что делает. Но я никогда не слышал его проповедей и был поражен так же, как и все другие. Я оглянулся и посмотрел на епископа, он сидел на стуле так, словно был привязан к нему веревками.

— Господи, если бы Ты дал нам доказательства настоящего ада, — продолжил Пэм, — не того изобретения нашего воспаленного воображения, а настоящего, в котором находились бы те, кто заслужил это, то я бы мог надеяться, что Ты таков, каким мы Тебя всегда принимали… Если бы Ты поселил чудовище Сатану в темную огромную вселенную, как некогда мы помещали его в наши подземные царства, и сделал бы его большим, холодным и таким тяжелым, чтобы ничто не могло ускользнуть из его ада, как ничто не может ускользнуть из черной дыры вселенной… если бы Ты создал его в полном противоречии с самим собой, в противоположности льда и пламени, покрытым жесткой коркой, но со слизистой противной кожей, — в этом месте Пэм бросил взгляд на группку детей у боковой стены, — и если бы Ты показал нам, как главные убийцы века, злодеи правители племен и наций, застывают и намертво примерзают к Сатане в его объятиях и он в течение миллиардов лет сдирает с их лиц кожу своим смрадным раскаленным дыханием и выблевывает на них мерзость, живых гусениц и навозных жуков, и медленно затягивает их в себя… и если бы Ты особенно позаботился о том крикливом, пучеглазом, скрежетавшем зубами провозвестнике немецкой национальной религии, и о том по-крестьянски хитром пророке русской революционной религии, и о том устроившем резню ублюдке, который был королем цивилизованных бельгийцев, и о том краснощеком кретине с румяными щеками и бесстрастным взглядом, который убивал людей в джунглях Южной Азии… а также и о заплечных дел мастерах из банановых республик, тиранах островов Карибского моря и Тихого океана, племенных головорезах Африки, исполнителях этнических чисток на Балканах, — и если бы для полноты меры бросил бы туда всех их банкиров и поставщиков оружия и верные им легионы насильников, палачей, карателей, разбойников, стрелков, автоматчиков, головорезов, похитителей из эскадронов смерти, строителей крематориев и комендантов лагерей смерти… и сделал бы так, что их собственные нечистоты так жалили и обжигали Сатану, что он бы расплавил смрадным жгучим дыханием часть своего льда, чтобы смыть с себя всю эту мерзость, а она только сильнее прилипала бы к нему, к его гноящейся коже и страдала бы все сильнее и сильнее, все более мучительно и медленно… в течение миллиардов тысячелетий проваливались в ледяное нутро, клетка за изуродованной клеткой… до тех пор, пока все эти двуногие твари не слились бы с Сатаной, живые и корчащиеся от мук в его черном ледяном чреве, навечно и навсегда… вот тогда, тогда, Господи, думаю, я смог бы остаться Твоим служителем…

Пэм достал платок и вытер вспотевший лоб. Теперь он говорил почти шепотом.

— Но при том, что есть, мы должны переделать Тебя, Господи. Если мы должны переделать себя, то мы должны переделать и Тебя. Нам нужно место, на котором мы могли бы твердо стоять. Точка опоры. Мы слабы, мы малы, мы шатаемся под тяжестью нашей цивилизации… Мы любим друг друга только за воздаяние, за выгодные браки, мы любим детей, пока держим их на руках, но это лишь смутное ощущение, текучее и изменчивое, которое лишь оправдывает наше сознание и удерживает от ухода в небытие. Этого недостаточно, явно недостаточно. Нам нужна точка опоры.