Томас Хюрлиман - Сорок роз

Ох! Больно! Палец опух, становился все толще, полено, дубина, чурбак, да какой сильный, растет, набухает, за считанные секунды превосходит размерами все остальное тело. Она холодно произнесла:

— Наверно, у меня воспаление сухожильного влагалища. Надо сделать ромашковую ванночку. Но, честно говоря, дорогой папá, я не думаю, что имеет смысл завтра ехать в столицу. Прослушивание перед Фадеевым и Бетховенами не состоится.

— Не состоится, — повторил папá.

— Н-да, ничего не попишешь, верно?

Он направился к ней, точно разъяренный лев.

— Думаешь, я получил удовольствие, оставив тебя в Генуе?! Ради тебя я уехал в Африку. Чтобы не навредить тебе. Чтобы твой талант мог развиваться! Из любви!

— Ха-ха! — воскликнула она. — Ты же сам в это не веришь, старый обманщик!

— Ты сказала «обманщик»?

— Ты вообще не садился на пароход.

Он аж задохнулся.

— Не был ты в Африке, ни дня!

— Не был в Африке? — Папá недоуменно воззрился на нее. — С чего ты взяла? В Сахаре я был тренером по водному поло.

— Что-что? Тренером по водному поло?! В Сахаре?!!

— В британском пехотном полку, — гордо и вместе с тем обиженно проговорил папá. — Арчи Бёрнс, их командир, хотел затолкать меня на кухню. И тогда я предложил старому вояке тренировать его и его парней. Чертовски тяжелая работенка. Роммель [47] Роммель Эрвин (1891–1944) — германский военачальник, генерал-фельдмаршал; с февраля 1941 г. командующий Африканским корпусом. все время мешал.

— Ну-ну, Роммель…

— Однако, несмотря на все препятствия, я продолжал тренировки. Кстати, успешно. Арчи со своими парнями выиграл чемпионат корпуса.

— Неужто правда?!

— А то! Чистая правда. Даже Монти с похвалой отозвался о моей тренерской работе.

— Кто?!

— Ну, этот, с тростью под мышкой. Всегда на бегу. Монтгомери. [48] Монтгомери Бернард Лоу Аламейнский (1887–1976) — английский фельдмаршал; во Второй мировой войне командовал английскими войсками в Северной Африке. Дальше-то еще пуще было! По давнему полковому обычаю после победы в чемпионате ребята бросили меня в воду — гип-гип-ура! Небезопасная затея. Я едва не утонул.

— Вполне возможно, — заметила Луиза. Скрестив руки на груди, экономка стояла в дверях и с усмешкой прислушивалась к перепалке. — Он же еврей, — добавила она, — а евреи плавать не умеют. Боятся, вдруг воду благословили, и она подействует как крещение. Марихен, ну-ка, соберись и сыграй как следует!

Она повиновалась. Кошмар. Тренер у окна вцепился зубами в тапок, а посреди Анданте свистел так долго, что в итоге, посинев лицом, с трудом переводя дух, обвис в кресле.

— Прекрати, — прохрипел он, — прекрати, это бессмысленно…

Наутро она поездом отправилась в столицу, где на перроне ее ждал Майер. Они холодно поздоровались.

— Я провожу тебя в пансион, — сказал Макс.

— Очень мило с твоей стороны.

— Когда экзамен?

— Завтра утром.

— Утром — понятие растяжимое.

— В восемь, — уточнила она.

— Как насчет пивка?

— На прощание?

— Да.

— Ладно.

Они пошли в пансион.

Выпили пива.

— Как ты узнал, когда я приеду?

— Луиза прислала мне телеграмму.

— Ах вот как.

— Да.

— Прощай, Макс.

— Прощай, Мария.

— Это всё?

Минувшей весной, гуляя в лугах, они обнаружили в своих биографиях множество параллелей, подспудных связей, пересечений, аналогий. Сейчас оба находились в комнате столичного пансиона, время шло к полуночи, завтра вступительный экзамен, а они, не в силах оторваться друг от друга, называли свои отличия. Макс — блондин, Мария — брюнетка. Она из обеспеченной семьи, он — выходец из простого народа. Он вырос в горах, она — на равнине. Он признался, что в поезде всегда сидит лицом по направлению движения, устремив взгляд вперед, то бишь в будущее, она же как раз наоборот, предпочитала сидеть спиной к движению, глядя, как пейзаж скользит в прошлое.

— В поезде нам не придется спорить из-за места, — заметил Макс.

— Да, — кивнула она. — Мы можем без помех путешествовать сообща.

Он стоял, прислонясь к дверному косяку, она сидела на кровати. Она улыбалась, он нет.

— Мне пора идти, — сказал он.

— Не уходи! — воскликнула она.

— Ты обратила внимание на впадину в подушке? — спросил он. — Когда постель застилают, во взбитой подушке ребром ладони делают вмятину.

— Получается вроде как открытая книга!

— Эта впадина, — пояснил Макс, — символизирует женское лоно. Такой знак встречается повсюду, в том числе на хлебе, поэтому возникает вопрос, как лишенный впадин хлеб для тостов, который приобрел всемирную популярность благодаря маршу союзников, влияет на плодовитость.