Ирина Богатырёва - Движение без остановок

— Как ты мог оставить меня? Как ты мог меня бросить? Все вы предатели! Все! Все!

— Мелкая, да ты что? — Он встаёт и вдруг хочет обнять за плечи. Мне не хочется этого и стыдно своих слёз, я вырываюсь, отворачиваюсь и причитаю.

— Я им сказал, что мы остались и почему, этим альпинистам, а они предложили с ними на базу, за продуктами. До базы часа два, там баня есть. Я же говорю, дорога нам поможет. Вот выздоровеешь, пойдём вниз, помоемся.

— Помоемся… — произношу мечтательно, будто в первый раз слышу.

Сижу и смотрю в котелок, и от сытного его варева, от запаха и тепла не чувствую голода. Треск костра. Звёзды сквозь лапы кедров. Безветрие и тишина.

— Ты зачем столько хвороста набрал? Зимовать тут собрался?

— Хотел общаться с духами. Но пока шёл с базы, хорошо так стало и тихо. Не захотелось охоты. Такой огромный вокруг нас мир, Мелкая. А мы такие маленькие, хрупкие и одинокие, всё движемся куда-то в этом мире. Но если заглянуть в суть, увидишь, что этого всего нет.

— Как — нет?

— Так — нет. Безграничное тёмное море вокруг, и от этого — трепет. Смотри, Мелкая: лето, и жарко, и вечер, и жёлтый свет на веранде, и запах — запах нагретой и остывающей к ночи земли.

Стоя на веранде под лампой, под тихий шелест крыльев бледных бабочек, будешь вглядываться в сад, и будет казаться, что его нет. Что это тёмное море вокруг, а его, сада, нет. И ничего нет больше, только ты один, выхваченный из темноты кр у гом желтого тусклого света.

«Но что это за искры мерцают? — спросишь ты. — Светляки или звёзды?»

«Звёзды, — отвечу я. — Светляки».

— Да. Понимаю, — киваю я и действительно впервые его понимаю.

Всё было как сон, хотя сном не было. Озеро замерло рядом, и ледники отражались в бездонной его глубине. Небо было холодно и черно. Но нам не было зябко, и о еде мы забыли, а сидели и впитывали всю пустоту, и добрые духи места, добрые мои братья, окружали нас и были почти осязаемы.

Мы ушли в палатку и впервые спали, крепко обнявшись, нам было тепло.

Через два дня мы ушли. Нога моя стала здоровой, идти было легко. На базе встретили новую группу альпинистов, в тоске заглядывающих за ледниковые кручи, в надежде, что явится туча и принесёт с собой снег. «Без снега на перевал не имеет смысла идти», — сетовали они. Мы спешили и не стали мыться.

Шли дальше, и мне казалось, что я узнаю дорогу. Ночевали в лесу, рядом с затопленным лугом. По нему прошли быстро, выбрав тропу, идущую ближе к растущим по окраине деревьям.

Переходили ручьи, спускались по отвесной тропе. Следующая ночёвка выдалась на реке — как оказалось утром, ста метров не дошли до привала со столом и навесом.

Это место было пусто, когда мы дошли до него. Тёмные доски скамьи и стола с ржавыми подтёками вокруг шляпок гвоздей, выглядели тоскливо — глухой отголосок той цивилизации, от которой мы ушли и к которой теперь возвращались. Возле кострища нашли баклашку с перемешанными крупами, оставленную нашими друзьями. Посидели немного и пошли дальше, в долину.

Степь, ночь, и мы несёмся.

Мы несёмся в красной круглой машине. Машинка эта — японская дэу с правым рулём, и если я выгляну чуть-чуть из-за водительского кресла, непременно увижу на приборной доске светящийся спидометр — только лучше я не буду этого делать, нет, не буду, да поможет нам бог и все добрые его посланники. И так от скорости чувство такое, будто летишь, и за что-то держаться хочется. Только вот не за что тут держаться.

— А чего ты молчишь, Серёжа? — водитель — Грану. — Давай петь! Оой-то-не-вечер-то-не-ве-е-чер! — заводит он такой силы голосом, что меня вжимает в сиденье, и оттуда, как со дна, вижу только клочок чёрного неба в заднем окне, где висит крупная красная звезда.

Не приведи бог ехать стопом в ночь, когда за рулём пьяный водитель. Но теперь корить некого, сел, так езжай, до конца, до места, ведь иного пути у тебя — нет.

А сразу и не поняли. Даже обрадовались, так вовремя он подвернулся. Близились сумерки, а мы только вышли из Н-ска, не проехали и пятидесяти километров, попали в такую степь, что даже березняка поблизости не видно, только где-то у горизонта крутятся огромные зелёные, как выпотрошенные черепашьи панцири, радары. Жутко в таком месте появиться, а ночевать подавно не хочется, решили чуть отойти и поголосовать, как вдруг эта красная, как ёлочный шарик, с тонированными стёклами машинка к нам — вшир — прямо с заправки свернула. Водитель опустил стекло, смотрит на Грана и смеётся. Гран смотрит на него и смеётся тоже, как будто два старых приятеля. Я так и подумала, и тоже засмеялась.