Ирина Богатырёва - Движение без остановок

— Ну, она была высокая… Может, не такая высокая, как ты, не знаю, но выше меня — точно. Ещё — не очень худая. Но не полная. Средняя. Волосы такие… длинные… тёмные… или русые… Не помню. И очки, — отрезала враз: пусть точная деталь не совпадёт, зато я это сразу пойму и как-то себе её представлю. Пусть хоть засмеётся и скажет: «Нет, очков она не носит, и глаза у неё голубые, а волосы светлые, и вообще — собирайся, пойдём, всё это лажа».

В глазах Грана действительно что-то вспыхнуло, но было неуловимо, и он сказал:

— А что ещё ты помнишь?

— Да… ничего.

— Может, она сказала что-нибудь? Может, представилась?

— Мда, — протянула я загадочно. — Кажется, представилась. Да, теперь вспоминаю, точно: она сказала, как её зовут.

— И как?

Я уже была уверена, что он меня раскусил и я давно играю по его правилам. Хотела было замять, но почувствовала, что мне плевать:

— Настя, — брякнула я, и лицо Грана как-то еле заметно поменялось. Выглядело это так, будто полоса прошла по экрану телевизора: изображение осталось прежним, но что-то всё-таки изменилось. Мне стало понятно, что я ничего не добьюсь.

— Ну да, точно помню: она подошла, протянула руку и сказала: «Здравствуй, меня зовут Настя».

Гран поставил кружку и вылез из палатки. С досады хотелось плакать. Но через двое суток я узнала, что ему просто нечего было добавить к моим словам: её действительно звали Настя.

Её действительно звали Настя. Она была высокая, не худая, не толстая, в небольших очках на тонкой оправе, которые придавали её лицу выражение лаборантки с кафедры точных наук. Волосы длинные, но такого для нашей страны обычного цвета, что и названия ему нет — тёмные, вот и всё. Лицо с тонкими, будто бы заострёнными чертами — скулы, брови, разрез глаз, нос, губы; они лежали одинаковыми, тонкими ленточками и от улыбки растягивались, не изменяясь в форме. В первые дни меня поражало, что её мимика почти не отражает эмоций: лицо всегда оставалось для меня непроницаемо, как, говорят, непроницаемо для европейца лицо азиата.

Разогнанные до запрещённой скорости, глядя на мир, как на вечный нам подарок, мы ворвались в тот город — а он оказался неприветлив и хмур.

— Здесь живёт одна ведьма, — сказал Гран. — Она талантлива, но я думаю, ты сможешь ей кое в чём помочь.

— Если бы ты сказала заранее, мне было бы легче. Что мне надо будет делать?

— Ничего. Просто быть такой, какая ты есть.

Какая я есть. Я — Мелкая, за спиной моей рюкзак, а на ногах — рваные кеды. Я иду по новому городу, заглядываю в лица прохожих, я несу на себе переменчивую, безумную трассовую улыбку — и что, что могу я открыть твоей ведьме, приятель, кроме того, как правильно заварить над костром чай — заварить его так, как это любишь ты?

Мы стояли напротив Московского вокзала под козырьком большой гостиницы с тёмными, отражающими нас стенами. Было жарко, и людная, машинная улица текла рядом горячей массой, а мы стояли в тени, и ни один человек не прошёл мимо в этом приятном, прохладном месте, все огибали нас — пыльных, странных.

Мы ворвались в этот город, и наши сердца колотились в ритм с нашим темпом — почти четыре тысячи километров за четыре дня — мы ворвались в город, внося с собой всё то, что дарили в каждой машине — жизнерадостность, беззаботность и огромную улыбку — но вдруг остановились, вдруг оказалось, что надо ждать. Мы ждали, отдыхали, а моё волнение, возросшее до истерического сердцебиения, сжалось и вышло, как выходит воздух при глубоком выдохе — тогда остаёшься пустым и готов принять новое. Так говорил Гран, когда учил меня понимать суть дыхания, и вот я это поняла.

Я оказалась пуста, обернулась — и тут же увидела ЕЁ. Гран ещё не увидел, стоял, рассеянно пялясь перед собой, хотя она уже вышла из-за угла, она подходила, но он не видел или не узнавал, а я поняла, что это идёт ОНА — и поднялась с рюкзаков. Она приближалась жёсткой, почти деловой походкой, и спокойствие моё становилось всё более ровным и твёрдым с каждым её шагом. Ибо в ней не было ничего, ради чего стоило бы мучиться все эти дни. И в ней не было ничего, чего мне стоило бы бояться.

За миг до того, как она приблизилась ко мне, протягивая руку, я знала, что она скажет:

— Здравствуй, меня зовут Настя.

А потом повернётся к Грану и сделает вид, что меня больше нет.

Как тяжело было сначала карабкаться! Тяжело было с непривычки мне, отставала. Настя шла впереди, Гран за нею, Сорокин где-то поодаль тропы. Настя смотрела с чувством преимущества. Я ощущала каждую мозоль на ногах, и до остального было плевать.