Колин Макиннес - Абсолютные новички

— Нет, Ма, ты присаживайся, и послушай меня.

И она получила свое. Я сказал, что она — самая эгоистичная женщина, которую я когда-либо встречал, что она превратила Папашину жизнь в пытку, и что я не могу говорить за такую кучу хлама, как Верн, но что касается лично меня, то это она воспитала меня так, что я ненавидел и стыдился ее.

— Это все? — сказала она, глядя на меня так, будто тоже испытывала ненависть.

— Практически все, — сказал я.

— Теперь ты хочешь идти? — сказала она мне.

Я немного опешил. Ничего не ответил, а просто стоял и ждал.

— Что ж, — сказала моя Мама. — Если ты сможешь стерпеть это, то можешь остаться и послушать. Твой отец был для меня бесполезен с того самого дня, как я вышла за него.

— Он произвел меня, — сказал я, глядя на нее очень, очень зло.

— Да, еле управился, — сказала она. — Это все, что он смог.

В этот момент я хотел зацепить свою мать, как она поступала со мной тысячу раз, когда я не мог дать сдачи, и я хотел ударить ее очень сильно и закончить с этим, и я сделал шаг по направлению к ней. Она почувствовала приближающуюся угрозу и не сдвинулась ни на инч. И я очень рад заявить, что когда я это понял — хотя, естественно, все произошло в один миг — я не ударил ее, а сказал:

— Неважно, что сделал или чего не сделал Папаша, — ты вышла за него замуж.

— Да, я вышла за него, — сказала она очень едко и с огромной долей сарказма.

— И как бы ты не относилась к Папаше, — продолжал я, — если ты задумала сделать меня, ты должна любить меня. Матери обязаны любить своих сыновей.

— А сыновья своих матерей, — сказала моя мать.

— Если у них есть такая возможность. Нет таких, которые не хотят, не так ли? Но они же должны получать что-то взамен, для ободрения.

На это старая Мамаша только зевнула, выдав мне кривую улыбку, и выглядела очень мудро, должен вам сказать, хоть и очень ядовито.

— Теперь ты послушай меня, — сказала она, — и мне на… ать на то, что ты думаешь. Во-первых, произвела тебя я, вот отсюда, (и она похлопала себя по животу) и если ты думаешь, что это легко, попробуй как-нибудь. Без меня и без того, через что я прошла, ты бы здесь не хамил мне сейчас. А во-вторых, хоть твой отец мне совсем не нужен, я привыкла к нему, не вышвырнула его, что могла сделать сотню раз, если бы захотела, и очень облегчила бы себе жизнь этим. А в-третьих, что касается тебя…

Я прервал ее.

— Одну минуту, Ма, — сказал я. — Почему ты попросила меня, всего лишь два месяца назад, вернуться сюда, если что-то случится с Папашей?

Она не ответила, и я надавил не это.

— Потому что ты не справилась бы здесь без мужчины, я имею в виду, легального мужчины, и ты знаешь это, не так ли? И ты не могла избавиться от Папаши так легко, как говоришь, потому что я знаю тебя, Мам, если ты могла, давно бы это сделала.

Она посмотрела на меня.

— Ты смышленый, не так ли, парень? — сказала она.

— Я твой сын, Ма.

— Да, да. Наверное. Но вот что я тебе скажу. С той ночи, когда ты появился на свет в бомбоубежище в метро, восемнадцать лет назад, чего ты даже не помнишь, я следила за тем, чтобы ты всегда был накормлен, одет и воспитан должным образом, до тех пор, пока ты сам не сможешь заботиться о себе и иногда это стоило мне огромных усилий!

Она вернула свою старую, привлекательную гримасу и сказала:

— С тобой нелегко, знаешь. С тобой всегда было нелегко.

— Я бы рискнул возразить, Ма, — сказал я.

— А что касается любви к тебе, — продолжала моя мама, — что же, слушай, сынок. Тебе не приходилось выбирать, любишь ты или не любишь, даже своего собственного отца. Ты любишь, если любишь, а нет, значит — нет, и притворство здесь ни к чему. Ты поймешь, что это так, когда подрастешь. Или, может быть, ты такой умный, что уже это понял.

Я тоже сел, в трех футах от нее.

— О'кей, мать, — сказал я после недолгого молчания, — давай не этом остановимся.

— Как скажешь, сын, — сказала она мне.

И тут Ма сделала то, чего никогда не делала со мной раньше, а именно: поднялась, подошла к стеклянному буфету, покрытому оранжевым ковриком со шнурками, который я очень хорошо помню, и к которому нам не разрешалось подходить даже на милю, и она достала оттуда бутылку портвейна, вылила ее в два зеленых бокала, протянула мне один, и сказала:

— Твое здоровьичко.

— Я не пью, Ма, — сказал я.

— Не будь мудаком, — сказала она мне.

И мы выпили.

Потом Ма спросила, что с моим отцом. Ну, и тогда, я надеюсь, что это не было предательством по отношению к Папаше, просто я думал, что она должна быть в курсе, я рассказал ей все про Д-ра А. Р. Франклина, и что ему обязательно надо лечь в больницу, и она слушала, не перебивая меня (первый раз за всю мою жизнь), и просто качала головой, и сказала: