Владимир Лорченков - Букварь

Или, — как верно поправляет меня Ирина, — учитывая развитие информационных

технологий, свободу нравов и прочее глобалистское дерьмо, совершенно обычным

сексом.

Грязным.

Мы связываем друг друга, бьем, порем, надеваем на партнера собачий ошейник,

унижаем, и иначе как "дырка" не обращаемся. При этом в обычной жизни мы очень

нежны. Настолько, что, погладив утром ее раскрытые ладони, я ощущаю себя

Дюймовочкой, путешествующей по изнанке белой лилии. Те же ощущения я

испытывал, когда Ира рано утром, — я был в полудреме, — спустилась к моим ногам, и

взяла в рот мое естество. Ей даже не пришлось стараться. Две-три минуты, я замычал и

кончил. Впрочем, я не хотел бы сейчас говорить подробно о таком аспекте наших

отношений, как нежность.

Дома мы храним все снаряжение, требующееся для игр, в специальной коробке. Я

протираю ее от пыли по утрам, и вечером. На работу хожу все реже. Боюсь, в

ближайшее время мне предстоит серьезный разговор с начальством. После чего я

уволюсь. Неважно. Деньги у меня на два-три года спокойной жизни собраны. У Иры

тоже есть небольшой капитал. К тому же, мы всерьез подумываем о переезде в

Австралию, где несколько лет можно будет жить на пособие. А значит, можно будет не

ходить на работу, не терять время на общение с пустыми людьми, и заниматься по-

настоящему важным делом.

Для нас это — мы.

Для меня самое важное дело: готовить Ире еду, гулять с ней в парке, читать книги,

поглаживая ее волосы, стегать ее хлыстом, связанную, лежащую на полу, а потом

трахать, и терпеть ее удары хлыстом, а потом все равно трахать. И так уже несколько

лет. Что было в моей жизни до тех пор, пока мы познакомились с Ирой, я, честно

говоря, помню плохо. Да и неважно все это. Кажется, я говорил о себе "31 года от

роду"? Забудьте. Мне четыре года. Я родился, когда впервые увидел Иру. Она говорит о

себе то же самое. Что ж, значит, мы близнецы, и в корзиночку наших грехов можно

добавить шар с надписью "инцест".

Я как-то рассказал об этом всем своему знакомому. Из той, старой жизни, когда я еще

пил пиво раз в неделю с друзьями, и играл в футбол каждый вторник, и хохотал над

анекдотами про мужа и командировку, и делал много других скучных и неинтересных

вещей. И он сказал мне, что мы с Ирой — неудавшиеся актеры. Насквозь фальшивые.

Которые, пока жизнь проходит мимо, устраивают свои сексуальные инсценировки в

закрытой квартирке. Мне кажется, он ошибается. И инсценировка-то как раз

происходит везде. Во всем мире.

Кроме того места, где находимся мы с Ирой.

Помимо плетей, и поводков, у нас с ней богатейшая, — собранная за два года, -

коллекция специфической одежды из кожи, несколько "немецких" прибамбасов в виде

атрибутики офицеров СС, и два-три хлыста. Свечи, маски, кляпы с черными, — как в

фильме "Криминальное чтиво", — резиновыми шарами, и еще кое-что, не столь

значительное, и не требующее упоминания.

И, конечно, йод.

Знаете, после всех этих игр со связыванием и поркой по всему телу идут синяки. От

них очень помогает сеточка из йода. Ее можно нанести на тело, смочив предварительно

в йоде палочку с ватой. Иногда я наношу сеточку на спину и зад Иры, иногда она — на

меня. В общем, мы довольно славно проводим время, жадно вдыхая морской запах

йода и свежевыжатого, как я его называю, пота. Йод, всегда говорила моя бабушка,

оттягивает на себя дурную кровь, почерневшую из-за ударов. Разумеется, эффект от

йода хоть и есть, но очень слабый.

Из-за того, что рисовать такую сеточку нам приходится довольно часто, пальцы у меня

постоянно желтые. Коллеги подозревают у меня желтуху. Я говорю об этом Ире. Она,

лежа на полу, смеется, и пытается перевернуться. Мне приходится слезть с нее. Я

обмакиваю пальцы в йод, и пишу на ее животе свое имя. Живот чуть выпуклый, и

буквы выходят неровными. Что такое любовь, задумчиво спрашивает Ира, что это?

— Йод, — отшучиваюсь я, — любовь это йод. Чуть лечит, особого вреда не приносит,

и здорово припекает.

Она улыбается и встает. Мы взрослые люди, давшие когда-то друг другу слово не брать

в голову ничего. В том числе пресловутую любовь. Нельзя придавать ничему слишком

большого значения. Мы с самого начала условились быть честными, ироничными, и не

размякать. Но почему мне кажется, что Ира расстроена? И почему расстроен я сам?

Она уходит в ванную, а я лежу на полу, и думаю:

— Любовь это ты, это ты любовь, Ира, любовь это…