Владимир Лорченков - Самосвал

Единственная книга, это я, милый.

Но Ему не до того. Он увлечен собой, мой бедный попугай. Я-я-я-я-я-я-я-я-я-я. Как же я его презираю! Единственное Его достоинство — это Его большое достоинство. Больше у Него достоинств нет».

Бросив все это дело на десятой странице, я, помню, прекрасно ощутил, что не ощутил ничего. Странную пустоту, но не сосущую, давящую или как ее принято описывать в книгах. (Просто приятную, звенящую пустоту в голове, и никакой боли. Да и с какой стати мне должно быть больно, подумал я. Ведь она умерла! Ее просто нет, поэтому я могу сунуть тетрадь обратно в чулан да и забыть о ней. Но ведь в таком случае я, получается, оправдывал все омерзительные эпитеты, которыми меня наградила моя жена. Вот тебе и серая мышка. В этот момент проснулся Матвей, как всегда, после сна помятый и недовольный, заныл, и я бросился носить его на руках, а тетрадку оставил на комоде. Комод я продавать только собирался, потому что когда тетрадь была найдена, персональным толкователем снов я еще не работал. Денег оставалось всего полторы тысячи леев, и мы с Матвеем поперлись в поликлинику. Шли пешком через Долину Роз, потому что — и это верно подметила в своем дневнике Оксана, вообще оказалось, что она не упустила ничего, — иногда на меня нападала смешная боязнь разорения.

Правда, милая, в тот момент я и правда был близок к этому, так что это первый случай, когда ты меня можешь простить. Хотя, конечно, сэкономленные три лея нас не спасали.

— Зе, — жалуется он, — зе.

— Нет, ни хрена, — говорю я, — не возьму я тебя на руки. Большой жлоб уже. Ходи давай.

— Зе, — говорит он.

— Ну да, я вот все детство пешком проходил, и ничего. Никто на руках не носил, — бурчу я, и вдруг понимаю, что точно таким же дерьмом кормили и меня. — Хотя ладно.

— Зе, — говорит он и показывает на ботинки.

— Хорошо, — я доволен, потому что ребенок растет справедливым, — ты прав и ты умница.

Матвей имеет в виду, что он бы и пошел пешком дальше, но на нем чересчур тяжелые зимние ботинки. А сейчас потеплело, и ему тяжело переставлять ноги. К сожалению, на ботинки полегче денег пока нет. Поэтому Матвей указывает мне на то, что жалуется не просто так, каприза ради, а объективно не может идти сам. Я целую его в макушку и беру на руки.

— Ай-ай-ай, — качает головой пожилой врач с приятными глубокими глазами, — ая-ай. Пузико?

— Ага, — киваю я, — понимаете, живот вроде бы…

— С первых дней? — вкрадчиво говорит врач.

— Ну да.

— Угу, — кивает доктор и прислоняет ухо к животу Матвея, и я спокоен, потому что мальчик спокоен, а у него, как я понимаю, чутье на плохих и хороших людей.

— Слушаю, слушаю, — бормочет врач, потом садится ровно и пишет. — Не обращайте внимания. Обычный прием врачей, пишут, чтобы выглядеть деловитыми, профессиональными да занятыми. Намучились с ним?

— Есть немного, — я вдруг расслабляюсь и понимаю, что расслабляюсь впервые за полтора года.

— Ага, расслабьтесь, — говорит врач, — тут тепло, и вас никто не торопит. Я со своими тоже намучился. Месяцами по ночам носил, укачивал. Нужно поджелудочную проверить. Поджелудочная у вас увеличена. Сейчас кровь возьмем из ручки.

— Возьмем? — спрашиваю я Матвея.

— Не, — мотает он головой, но довольно смирно.

Пару минут мы с доктором беседуем, потом он ловко берет ручку мальчика, щелкает каким-то пистолетом, и раз — кровь взята. Ну и ну! Доктор несет пистолет в угол, где стоят колбочки, и сливает туда кровь. Анализ он сделает прямо сейчас, объясняет врач. Хоть это и делают за сутки, но…

— Это как машину ремонтировать, — смеется доктор, — если вам ее через час вернут, вы же подумаете, что за работники? Поэтому чинят машины за час, а возвращают через неделю.

— Да, — улыбаюсь я, — точно заметили.

— Анализ дорогой, восемьсот леев, — говорит врач, — но за срочность я ничего не возьму.

— Да, конечно, — говорю я, — мы заплатим, нужно идти куда-то?

— Как хотите, — смотрит он на кровь в микроскоп, — можете пойти вниз, там касса, заплатите, принесете чек. Можете здесь оставить те же деньги. Как удобно.

— Да какая мне разница, — говорю я, понимая, что он тоже зарабатывает, хрен с ним, пусть заберет себе, а не отдаст родной поликлинике, мне-то какая разница, кому платить, — да и вниз бегать-то.

— Хорошо, — кивает он, и долго что-то пишет в карточке Матвея.

Удивительно, но мальчик даже не плачет. Играет себе с зеркалом да изредка подбегает ко мне, за щеки потискать. Такая у него сейчас мания — всех за щеки тискать. Врач что-то еще делает с кровью, что-то капает, что-то мешает тоненькой стеклянной пластинкой, что-то сыпет, куда-то смотрит. Потом подсаживается обратно за стол и удовлетворенно кряхтит. Матвей радостно начинает кряхтеть тоже. Оба довольны и смеются.