Андрей Иванов: Вандемьер

Ему было стыдно тогда, нам же ни капельки не стыдно теперь, когда все это стало страшной реальностью! И мир равенства, и мир свободы одинаково уничтожают неповторимые культурно-исторические типы и сводят все к этому самому «подлому идеалу». Мы же умудрились дважды попасть в историческую ловушку. Эксперимент по созданию общества равенства привел к уничтожению многих и многих людей, гибели православной культуры. Недавно начавшийся эксперимент по части свободы пока что начисто разрушил государство (называть то, прошлое государство можно, как угодно) и Бог знает к чему еще приведет.

Однако, можно ли говорить о принципиальной возможности существования общества, в котором человек сможет избежать неизбежностей превращения в товар, в грязного политикана, в ущербное бездуховное существо, отчужденное от окружающего мира людей и от себя самого, становящееся рабом вещей и обстоятельств, им же самим созданных (капитализм) или подчинения чудовищному бюрократическому государству — Левиафану с полным единообразием условий жизни и всевластием партии насильников, военных и тайной полиции (коммунизм)?

Можно ли, не впадая в иллюзии, серьезно размышлять о синтезе социальной справедливости и эффективности, о том, чтобы одновременно избежать ужасов бездуховности и потребительства буржуазной цивилизации, мифологичности и бедности коммунизма?

К. Маркс завещал нам небыстрый путь из царства естественной необходимости (предыстория) в царство осознанной необходимости (коммунизм) и далее — в царство свободы (гуманизм), не оставив, впрочем, конкретных рецептов. Три гегелевских закона, которые, как известно, могут описать любой процесс изменения, с легкостью описывают и этот. И хотя в последнее время мыслители все чаще рассуждают о возможностях не только прогресса, но и регресса (С. Стоянович) и о том, что «бесконечность» прогресса «есть бредовая мифология» (А. Солженицын), все же отрицание прогресса и необходимости формулировать цели общественного развития превращает человека в бесхребетного конформиста.

Всякая крайность приводит к трагедии, а самое сложное — суметь соблюсти «серединную линию развития» (А. Солженицын).

Общая и частная собственность, власть одного и власть народа, свобода и насилие, движение и постоянство, планомерность и хаотичность, количество и качество, культура и цивилизация, государство и анархия, равенство и неравенство, нравственность и право — как соблюсти эту линию?

Плоха монополия частной собственности, не более хороша и монополия общественной.

Плох тоталитаризм, но не лучше и царство политиканской мафии.

Насилие омерзительно, но чем приятнее хаос?

Нестабильность нервирует, но и окостенелость не менее того.

Государству лучше бы отмереть, но перспективы анархии безрадостны.

Неравенство — естественное свойство природы, ради уничтожения которого совершались революции, но чем же лучше равенство в нищете?

Неплохо бы заменить право естественными нравственными законами, но когда мы это делаем, то «опускаемся еще ниже».

Количественный рост может быть губителен для экологии, но как остановить его, когда на Земле столько голодающих?

Движение в сторону более справедливого общества означает:

1. Разумный баланс общественной и частной собственности.

2. Создание экономических условий, при которых человек может прекратить борьбу за существование и начать жить.

3. Установление такого порядка государственного устройства, который сводил бы к минимуму значение борьбы за власть.

Общественный строй, при котором это становится возможным, мы называем монархическим либеральным социализмом.

Не бездуховный капитализм, не мифологический коммунизм, не абсурдная деспотия, а монархический либеральный социализм.

Общество, в котором имеющие власть не смогут автоматически обрести богатство, а имеющим богатство не будет большого смысла покупать министерские портфели.

Всем гражданам этого общества останется по большому счету только одно — созидать.

Когда пан Дзекановский дошел до этого места, то есть не дочитал и до середины, в дверь ворвался высокий остроносый молодой человек, поздоровался за руку с профессором и его гостем и быстро заговорил по-польски. Профессор, озабоченно выслушав юношу, быстро отнесся к досадовавшему из-за прерванного диалога Композитору: