Трейси Шевалье - Дама и единорог

— Пойдем, Алиенора, — сказала Кристина, кинув на Никола сердитый взгляд, — а то опоздаем.

И она вышла через ту же дверь, что и Жак Буйвол.

— Скоро месса, — напомнила мне Алиенора и побежала вслед за матерью.

— Месса? — переспросил Никола. Он взглянул на солнце, припекающее через оконное стекло. — А не рановато ли?

— Это особая месса для ткачей в Нотр-Дам на Саблоне, — пояснил я. — Здесь неподалеку.

— Ткачи ходят на особую мессу?

— Ну да. Три раза в неделю. У них очень влиятельная гильдия.

Немного помешкав, Никола спросил:

— Она давно такая?

— С рождения, — пожал я плечами. — Поэтому легко не заметить. Для нее это естественно.

— А как она… — Никола махнул в сторону ковра «Поклонение волхвов», наброшенного на станок, на котором был выткан.

— У нее очень ловкие и чувствительные пальцы. Иногда мне кажется, будто она видит ими. По ее словам, красная шерсть на ощупь совсем не такая, как синяя. И еще — она слышит то, что мы не слышим. Как-то призналась, что различает людей по звуку шагов. Я так не умею, а она всегда заранее знает, кто идет, если, конечно, раньше слышала его шаги. Теперь она будет узнавать и тебя.

— Она еще девушка?

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился я.

Мне вдруг расхотелось о ней говорить.

— А то ты не знаешь, — улыбнулся Никола.

— Оставь ее в покое, — отрубил я. — Только посмей ее пальцем коснуться, ее отец разорвет тебя на куски. Не поглядит, что ты художник из Парижа.

— У меня нет недостатка в девушках. Я забочусь только о тебе. Хотя, по-моему, ты должен им нравиться, у тебя красивые длинные ресницы. Девушки любят такие глаза.

Я молча пододвинул к себе мешок и достал бумагу и уголек.

— Вам обоим стоило бы послушать про единорога и его рог, — усмехнулся Никола.

— Сейчас не до того. Пора за дело. Нам нужно сделать хоть один картон, нельзя задерживать ткачей. — При слове «нам» я заскрежетал зубами.

— Ну да. Хорошо, что я прихватил с собой кисти. Брюссельские кисти не вызывают доверия. Рисуй я ими, единорог, вероятно, смахивал бы на лошадь!

Я опустился на колени возле эскизов — иначе точно бы не выдержал и растоптал их.

— Ты когда-нибудь делал картоны?

Глупая ухмылка исчезла с губ Никола. Ему не нравилось напоминание, что он не всеведущ.

— Картоны не обычные рисунки. Художники, далекие от этой области, этого не понимают. Они считают, что достаточно увеличить эскиз — и его уже можно перевести на ковер. Но ковер не картина, мы смотрим на него совсем по-другому. Картины обыкновенно невелики по размеру, и их можно охватить одним взглядом. Их не рассматривают вблизи, а отступают на один-два шага, точно перед священником или учителем. А к коврам, наоборот, подходят как к другу. И видят только один какой-то кусок, причем необязательно самый выигрышный. Поэтому мелкие детали не должны выбиваться из общей композиции, им важно складываться в узор, который радует глаз в любой точке пространства. Твои рисунки не слишком удачные для шпалер. Мильфлёр несколько спасает дело, но все равно придется кое-что поменять.

— А как? — спросил Никола.

— Для начала дорисуем фигуры. Пусть даме прислуживает камеристка — подносит гвоздики для венка в «Обонянии», раздувает мехи органа в «Слухе», держит чашу с кормом, из которой клюет попугай во «Вкусе». В «Моем единственном желании» служанка подносит ларец с драгоценностями. На всех остальных рисунках дама обходится без прислуги.

— Это сцены соблазнения, и ей положено быть одной.

— Камеристкам не возбраняется при этом присутствовать.

— Тебе-то откуда это известно. Ты соблазнил хоть одну знатную даму?

Я стал пунцовым как рак. Очутиться в покоях знатной дамы — такое мне и во сне не снилось. Я нечасто пересекаюсь со знатью даже на улице, что уж там говорить о помещениях, где они бывают. Лишь на мессе мы дышим одним воздухом, да и то они сидят отдельно, на передних скамейках. Под конец службы они выходят в первую очередь, лошади уже оседланы, и не успеваем мы добраться до церковного крыльца, как их уже и след простыл. Алиенора уверяет, вельможи пахнут мехом, которым оторочена их одежда. Сам судить не берусь, поскольку никогда не стоял от них достаточно близко. У Алиеноры более тонкое обоняние, чем у меня.

Никола наверняка бывал в обществе знатных дам. Он, верно, все о них знает.

— Чем пахнет от знатных дам? — вырвалось у меня невольно.

— Чесноком, — расплылся в улыбке Никола. — Чесноком и мятой.

А Алиенора пахнет мелиссой, которая растет у нее в саду. Она вечно на нее наступает.