Фред Бодсворт - Чужак с острова Барра

— Ман-тай-о! — внятно прошептал он.

На кри это значило "чужак", или "скиталец". Кэнайна кинула взгляд на отца. Тот сидел скорчившись, тяжелая брезентовая парка скрыла его целиком. Он ,был явно напряжен и взволнован. Потом Кэнайна взглянула на летящих гусей и заметила, что один из них меньше и окрашен светлее. Более крупная птица была типичная ниска, гусыня-канадка. Ее спутник летел легче, более упругим полетом, и брюшко у него было белее, но еще заметней была разница в оперении головы: под глазом у канадки виднелось небольшое белое пятнышко, а у гуся, что поменьше, оно занимало всю боковину головы, так что даже на таком расстоянии выделялось очень резко.

— Ман-тай-о! — снова прошептал отец. — Тридцатую весну охочусь я на нискук, но еще ни разу не попадался мне такой ниска. Этот белолицый — чужак,издалека прилетел в страну мускек-оваков.

Кэнайна увидела, что отец нервно снимает двустволку, и его волнение передалось ей. Она пригнулась еще ниже, так что над краем ивового шалаша выглядывали лишь ее глаза. Гуси приближались, продвигаясь вперед быстрыми мощными взмахами крыльев, но пролететь должны были на большом расстоянии от отмели.

Внезапно отец издал басовитое, гортанное двусложное "Ка-ронк!" — изумительное подражание зову одинокой ниски. Зов прозвучал негромко, но слышен был далеко, и гуси, которые находились за несколько сот ярдов оттуда, замедлили полет, и Кэнайна заметила, как они с любопытством повернули головы в сторону засидки.

- Ка-ронк! Ка-ронк! — опять поманил гусей Джо,на этот раз громче и настойчивее.

Теперь гуси повернули, описали большой круг, держась, однако, на почтительном расстоянии. Пересекли отмель и очутились над болотом. Потом увидели на льду подсадных гусей, вновь резко повернули и полетели прямо на засидку.

- Ка-ронк! Ка-ронк! Унк-унк-унк, - манил их голос, убеждая спуститься.

Кэнайна увидела, как, расправив крылья, канадка отлого и плавно скользнула вниз, к подсадкам. Но белолицый, поотстав, сильно захлопал крыльями и резко взвился ввысь, призывая подругу странным, совершенно непохожим на гогот звуком, напоминавшим тявканье собачонки. Мгновенно канадка оглянулась, потом тоже повернула и взвилась ввысь. Рядом с Кэнайной негромко выругался в сердцах отец.

Описав широкую дугу, гуси опустились на открытую водную гладь, совсем на виду, хотя и вне досягаемости выстрела. Терзаемые любопытством, птицы тревожно плавали взад-вперед, вытянув шеи вверх и внимательно разглядывая чучела. Джо Биверскин продолжал беседовать с гусями, и наконец канадка начала отвечать ему, звук за звуком, медленно подплывая поближе.

С гордостью смотрела Кэнайна на отца. "Вот, — думала она, — индеец в присущей и подходящей ему роли. Не паразит в обществе белых, загнанный в жалкую резервацию и продающий корзинки белым туристам, а гордый первобытный охотник, с помощью привитых с детства дедовских хитростей и секретов добывающий себе пропитание". Джо Биверскин был простой, необразованный человек, но он глубоко постиг основной закон жизни, о котором большинство белых под заслоном своей искусственной цивилизации и понятия не имеет. Он ясно сознавал себя неотъемлемой частью природы. В его жизни не было сбивающих с толку циферблатов, табелей и расписаний, конвертов с зарплатой и продовольственных магазинов, заслоняющих от взора человека реальную и неизбывную зависимость человека от земли и того, что она производит. У него все сводилось к элементарным отношениям охотника и добычи. Если земля была щедра, а сам он искусен и ловок, он ел. Ну а если что не так — голодал.

Кэнайна понимала, что неумолимое продвижение цивилизации на север изменит жизнь индейцев, и все же горячо надеялась, что паразитическое существование на подачки белых не вытеснит гордой независимости ее соплеменников, их единства с кормилицей-землей.

Но, размышляя об этом, Кэнайна отчетливо сознавала собственную непригодность и неприспособленность к жизни мускек-оваков. В то время как отец ловко подманивал гусей ближе и ближе, она испытывала не трепет первобытного охотника, предвкушающего добычу, а безотчетное сочувствие к гонимой птице. Она знала, что для человека, принадлежащего к расе, которая живет охотой, это совершенно нелепое и сентиментальное чувство, но была не в силах подавить его. Ко все возрастающему ужасу Кэнайны перед смертоубийством, которое вот-вот должно было произойти, гуси подплывали все ближе, а больше всего было жалко ман-тай-о, того, белолицего. Явно растерянный и встревоженный непривычным окружением, он держался на большом расстоянии позади канадки. Когда-то Кэнайна тоже оказалась чужой в стране, от которой пришла в растерянность и ужас. Она понимала жуткое смятение в душе белолицего пришельца и надеялась, что отец не сможет застрелить его.