Фред Бодсворт - Чужак с острова Барра

Дни тянулись мучительной чередой, и вскоре Мэри узнала все как есть. За три дня до рождества она прочла в университетском информационном листке, что Джон Уатт женился на девице из ректората. Мэри мельком видела девицу — отчаянно накрашенная и напудренная вертихвостка, такая же неестественная и непрочная, как кукла, и, похоже, с кукольными же мозгами. Но она отличалась красотой и обаянием, которых не могло погубить даже злоупотребление косметикой, и Мэри пришлось примириться с тем, что с хорошеньким личиком, по-видимому, за несколько недель можно добиться большего, чем она за два года.

Ее бросили — теперь это было очевидно, — бросили из-за ее невзрачной внешности. "Ты безобразна!" Казалось, чей-то чужой голос насмешливо твердит ей на ухо эти слова. Впервые в жизни Мэри Кэмпбелл испытывала острое чувство неполноценности из-за своей наружности — раньше она относилась к ней с философским безразличием.

На рождество она получила три приглашения, в том числе от пианистки, которая несколько лет аккомпанировала ей на концертах. Мэри отклонила все три — ей больно было подумать, что она может встретиться с друзьями чуть ли не назавтра после скоропалительной женитьбы Джона. На рождество выдался пасмурный ветреный день, в доме Кэмпбеллов было сумрачно и холодно. Мэри бесцельно слонялась по темным комнатам, пытаясь представить, что делает Джон Уатт, и надеялась, что он счастлив.

Пополудни она прибегла к единственному утешению, какое ей осталось, — к скрипке. Это был отличный, дорогой инструмент, подарок отца, итальянская скрипка ручной работы с прекрасным звуком — Мэри сразу тогда пришла от нее в восторг.

Сыграв для начала несколько гамм, Мэри перешла к трудному, живому капрису Паганини, но через несколько минут непроизвольно начала играть чудесную мелодию вступления из скрипичного концерта ми минор Мендельсона. В часы упадка и тоски Мэри, как алкоголик к спиртному, тянулась к его блистательным прозрачным темам. Она любила эту задушевную и эффектную музыку, созданную гением Мендельсона, и безупречно одолевала сложные арпеджио и трели.

Когда она закончила, оказалось, что она играла три четверти часа, но не чувствовала ни малейшей усталости. Ее по-прежнему мучили горе и одиночество, но уже не так остро, как бы издалека. Волшебник Мендельсон вновь сотворил свое чудо.

На следующий день после рождества к Мэри явились две дамы из комитета по подготовке к новогоднему вечеру для матросов и попросили ее принять в нем участие, сыграть несколько пьес и затем остаться на танцы. У Мэри не было настроения выходить на эстраду и притворяться веселой перед оравой неотесаных мужиков, которых она ни разу в жизни не встречала и никогда больше не встретит. Дамы умоляли. Очень важно, чтобы девушки остались на танцы и спасли матросов от пагубного влияния улицы. И так как на всем этом лежал некий смутный налет патриотического долга, Мэри, хотя и не без некоторого сопротивления, согласилась.

Она позвонила аккомпаниаторше и осведомилась, свободна ли та. Пианистка была свободна. Мэри объявила, что речь идет только о легких вещицах, попурри из матросских песен, ритмичных танцевальных пьесках, ну и, может, каком-нибудь из новеньких мотивчиков.

Так грустная и расстроенная, утратившая обычную уверенность Мэри Кэмпбелл, в темно-синем платье, лишь подчеркивавшем ее унылый вид, появилась в тот вечер в спортивном зале Союза христианской молодежи, СХМ, в тот миг, когда заиграли волынки.

Спортивный зал СХМ заполнили парни в мятых брюках и неуклюжих тяжелых ботинках, ворот нараспашку, рукастые и хрипатые. Мэри примостилась почти у самого рояля, она нервничала и чувствовала себя неуютно. Никогда еще не имела она дела с подобного рода публикой, и все они заранее были ей антипатичны.

После того как волынщики отыграли свое, наступила очередь Мэри. Она медленно подошла к роялю, на котором оставила скрипку. Пианистка заняла свое место. В зале громко переговаривались, смеялись и шаркали. Сброд. Она ненавидела их всех и самое себя за то, что согласилась выступать.

Пианистка раскрыла папку, вынула ноты и стала расставлять их на рояле. Тут были матросские песни, "Вновь вернулись счастья дни". Потом Мэри увидела партитуру Мендельсона; они играли его на своем последнем концерте, и ноты все еще лежали в папке.

Узкие плечи Мэри Кэмпбелл сжались. В нерешительности и волнении она повернулась к публике. Потом удивительно громко для столь крошечного создания объявила: