Йорам Канюк: Такова твоя жизнь с печальным концом

Когда Рони пришло время идти в армию, Нехама пошла к старшему офицеру по призыву. Тот спросил ее, почему она против, чтобы сын служил в боевых частях, у него ведь хорошие данные, нет погибшего брата, и он не сирота. Все, что Нехама могла сказать, — нельзя так поступать с Рабиновичем. Однако она сама знала, что не эти слова хотела произнести, поэтому не рассердилась на офицера, когда тот вежливо и с явным сожалением отказал ей.

Она опасалась того, что снова начнет происходить с ней во сне, но еще больше тревожилась за мужа, который в последнее время говорил только о политике и деньгах, а по ночам подсчитывал, на сколько процентов возрастет инвестированный капитал. Каждые шесть месяцев Рабинович производил оценку стоимости их дома в соответствии с повышением индекса цен, и говорил о новом положении еврейских костей… Последнее Нехаме было совершенно непонятно.

Несколько раз Рабинович пытался поговорить с сыном, но у него не получалось. Тогда он стал погружаться в грезы и разговаривать с Рони мысленно. Так ему удавалось объяснить сыну то, что он не мог рассказать ему, возвращаясь с работы. Теперь Рабинович ездил на довольно дорогом автомобиле, полагавшемся ему по службе.

Нехама предложила ему принимать таблетки. Рабинович глотал таблетки, пил водку, и однажды Рони взорвался и закричал:

— Да неинтересно мне каждые пять минут узнавать, какое сейчас точно время!

Тогда Рабинович опустил свои часы в унитаз и спустил воду.

На день рождения Нехама купила ему новые часы, а Рони подарил историю «Хаганы» [4] «Хагана» («Оборона») — вооруженные формирования еврейской общины в Палестине до провозглашения Государства Израиль. в четырех томах. Рабинович вышел наружу и уперся головой в стену дома, так что лоб сделался белым от известки.

После года службы Рони в армии Рабинович сказал Нехаме:

— Нельзя, чтобы он погиб.

— Что же будем делать?

Рабинович сказал, что хочет поехать в Швейцарию, возьмет сына и уедет. Рони рассмеялся и сказал, что не может поехать, а Нехама сказала, что Рабинович предложил это не всерьез.

Неделю спустя после начала Войны Судного дня [5] Война началась 6 октября 1973 г. пришла открытка от Рони. Он писал, что все в порядке и не стоит тревожиться. Однажды он также позвонил.

Как-то Рабинович пришел домой в три часа после обеда, заперся в своей комнате и написал что-то на листочке бумаги. Затем вышел и попросил у Нехамы большое полотенце. Она спросила — зачем? Он ответил, что когда-то, капитулируя, размахивал белым носовым платком, а сейчас использует для этого полотенце.

— Да из тебя не Б-г весть какой пловец, — поняла Нехама.

— Все равно я должен поплавать, — ответил Рабинович.

— Когда ты плавал последний раз после смерти Рахели?

— Она научила меня плавать брассом, эта твоя девочка… Они крадут у меня розы и преследуют Рони… Война повсюду… Я иду к морю.

Купальщиков на пляже не было. Рабинович попытался немного позагорать, но было уже прохладно. Он сел у самой воды, написал пальцем на песке несколько строк, предназначенных для Нехамы, и взглянул на часы. Вода смыла написанное точно за минуту и пять секунд. И тогда он вошел в воду и поплыл. Плавал Рабинович не очень хорошо, однако, когда через полчаса он оглянулся назад, то увидел Тель-Авив, башню торгового центра «Мигдал а-шалом» и гостиницу «Шератон» уже вдалеке. Небо показалось Рабиновичу темным, поскольку солнце, начавшее садиться, светило ему прямо в глаза.

Он точно рассчитал свои силы, поэтому принял твердое решение плыть дальше, поскольку вернуться уже не мог. Рабинович плыл брассом, а потом перевернулся на спину. Так он плыл, думая о том, что в этом году наконец-то привык есть арбуз. Постепенно силы стали оставлять его, но он продолжал грести, хотя уже и не знал, куда плывет. Была минута, когда ему показалось, что, если он напряжется, то сумеет вернуться. Однако вдруг ему стало ясно, что он и не знает, куда хочет вернуться, да и куда не хочет возвращаться он тоже не знал. Последняя мысль Рабиновича (в 6.15) была: я более не могу терять близких мне людей, а кто не существует — не теряет…

И тогда он ощутил, как его охватывает состояние полного опьянения. Рабинович не смотрел более на часы. Он почувствовал, будто наполняется новой жизненной силой, начал грести дальше, попытался помахать рукой, но полотенца-то у него не было, поскольку он оставил его на берегу. В 6.25 он еще увидел, как начал погружаться, как стрелки часов продолжали двигаться и под водой, и все это создало у него неясное ощущение чего-то, чему он не мог дать определения, но ему показалось, что это счастье.