Гарри Гордон - Пастух своих коров

Люба перешагнула речку и пошла по черной, жирной и хлюпающей колее.

— Ты Любка? — дед Гриша, оскальзываясь и касаясь пальцами земли, пытался ее догнать. — Пожды! Дай мени, Любочка на баночку!

Люба даже не оглянулась — она вся вымокла и тяжелая сумка резала плечо. Дед Гриша сел в лужу и счастливым голосом запел:

Мать сидела в сырой летней кухне и лущила кукурузу.

— Проститутка приехала, — констатировала она без интонации.

Люба опустила на пол сумку, поцеловала мать и огляделась.

— Откуда столько пшенки? Вы ж не сеяли. А подсолнух? Куда столько?

— Наломала коло дороги, — скромно ответила старуха.

— Пойдемте в хату, мамо, — попросила Люба. — Мне посушиться надо.

Она подхватила сумку.

— Подарки вот привезла.

Старуха поднялась со скамеечки, отпихнула Любу и, шаркая, пошла впереди.

— Обеда нема, — предупредила она, загибая край вязаной скатерти. — Я тэбе не ждала.

Старуха поставила на стол миску с жареными бычками, положила на стол несколько кривых помидоров.

— Хлеб ломай, вин не рижется, сами крошки.

— А вино, мамо, что, кончилось? Как, кстати, виноград? Пора давить.

Старуха поджала губы.

— Виноград я продала. На корню. А як уберуть — геть усю лозу повырубаю!

— Зачем? — изумилась Люба. — Да, он же старше меня!

— Не може буты, — усмехнулась мать и разозлилась. — Сил нема с ним возиться. А мени кто помагае!

Люба достала подарки: яркий байковый халат, оренбургский платок, заграничную курточку на змейке с капюшоном — на осень. Ефросинья Петровна, сложив руки на коленях, качала головой. Потом встала и, порывшись в углу, поставила на стол прозрачную бутылку, заткнутую кукурузным початком.

— Вина нема, — сказала она — только белое.

Люба вынула пробку и понюхала:

— Боже, как буряком несет!

Старуха снова поджала губы:

— А сахар мени нихто не носить. А сам вин не прийде.

Люба промолчала — каждый раз одно и то же. А предложи помощь сама — откажется, да еще проституткой обзовет. Она выпила стопку самогона.

— Добряча горилка. А бычки где брали?

— Федька Продан приносит.

— За гроши?

— Ой, ты дурна! За продукт. Ты мени, Любка, — старуха, казалась смягчилась от выпитого Любой самогона, — ты мени привези с баштана кабаки. Договорись в колхозе. Я зимою тильки кабакову кашу и йим. А били семачки — дачники очень любят — им от глистов помагае.

— Дались вам, мамо, эти семачки! Я вам гроши привезла.

Она достала из сумки толстую пачку, завернутую в газету. Старуха взвесила пачку на ладони, к чему-то прислушалась и отнесла в горницу. Люба улыбнулась — мать всегда прятала от нее деньги.

— Я твои гроши не люблю, — сказала мать, вернувшись — Я свои люблю.

— Ладно, — сказала Люба, — кабаки сделаю. Вот, что, мама. Я смотрю — уже почти все село построилось, вы одна живете, как… я не знаю… как Тарас Шевченко! Давайте, я осенью камень завезу, и черепицу, а весной поставим…

— Вот я помру — покачала головой Ефросинья Петровна, — тогда ставь что хочешь. Хоть шалман с колоннами.

В конторе колхоза Люба зашла к счетоводу Нюре и невольно рассмеялась: одноклассница Нюрка, маленькая и серенькая, с жидкими волосиками, восседала под бумагами в мужской белой рубашке и черном пиджаке.

— Чего? — вымученно улыбнулась Нюра, — надолго приехала?

— Та… — Люба неопределенно повела рукой, — недели на две. Слышишь, Нюра, выпиши мне кабаков, центнер что ли…

— Самовывозом? — строго спросила Нюра.

— Ну да…наверное…

Нюра пощелкала костяшками, и назвала сумму.

— В два раза дороже, чем на Привозе, — ахнула Люба.

Деньги были небольшие, но Любе не нравилось, когда ее держали за фраера.

— А что ты хочешь, — строго сказала Нюра, — если каждый приедет…

— Каждый! Я — ладно, а моя маты?

— Ефросинья Петровна не член колхоза.

— Так она же на пенсии!

— Ну и что, — Нюра пожала строгими плечами. — У нас теперь порядок. Новый председатель, слыхала? Из района прислали. Видишь — она указала на свою одежду — веление времени! Мужиков из конторы гонит, пока не поброются!

— Тогда я к нему, — сказала Люба и приоткрыла председательскую дверь. — Можно к вам?

Председатель в сером джемпере и при галстуке внимательно выслушал Любу.

— Анна Васильевна, — сказал он в приоткрытую дверь, — оформи пенсионерки тыкву, как положено, и без фокусов.

— Спасибо, — улыбнулась Люба и поднялась.