Роберт Гринвуд - Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны

«Ну, ладно, нечего дуться», — подумал он. Не у него уже пропал вкус ко всему. Оставалось только одно — делать вид, что ничего не случилось. Он побрел обратно в столовую, где его появление осталось столь же незамеченным, как и его уход, и тотчас был встречен просьбой стать к сторонке, ибо Джули вносила поднос. Стол сегодня был раздвинут во всю длину и покрыт туго накрахмаленной парадной скатертью. Собрались все, нехватало только Эрнеста, дежурившего на санитарном пункте. В военное время трудно собрать всю семью: всегда кто-нибудь дежурит и не может притти. Все хором высказали сочувствие Эрнесту, который страдает на пункте, вместо того чтобы пить с ними чай. Мистер Бантинг, поевши, немного повеселел, хотя ему все же казалось, что за столом слишком шумно, до того шумно, что у него разболелась голова. И это был именно шум, отнюдь не разговор: вопросы, восклицания, смех без причины и без всякого удержу, форменный базар, с его точки зрения.

— Ну вот, раз мы все в сборе, — сказал он, словно призывая собрание к порядку, — я думаю, что мы должны приветствовать Криса и Берта, возвратившихся к нам после боевых схваток с врагом.

— Прекрасно сказано, папочка.

Мистер Бантинг и сам находил, что сказано неплохо. Экспромтом. Он заметно повеселел; жаль, что ему не пришло в голову припасти бутылочку портвейна. Он уже собирался подкрепить свой небольшой ораторский успех кое-какими заимствованиями из речей мистера Черчилля, по тут миссис Бантинг, не догадываясь, что он только сделал многозначительную паузу, предложила ему разрезать пирог.

Эти слова привлекли его внимание к столу и к пирогу — от Бленкинсона, он готов был поклясться, заметив превосходно пропеченную румяную корочку.

— Кусочек пирога, Берт. Пирог с начинкой из дохлой свиньи.

— Джордж!

— Ну да, а разве не так? Спроси Джули.

Джули метнула на него убийственный взгляд, затем, решив изобразить оскорбленную невинность, холодно и высокомерно подняла брови. Робкие потуги мистера Бантинга на остроумие частенько сводились к тому, что он повторял те шутки, которые запрещал говорить другим.

— Ну, как дела на войне, Крис?

О войне Крис мог сказать очень мало. Если ему задавали вопрос, он отвечал кратко и односложно. Да, он летает на «Спитфайре»; да, восемь пулеметов. Он видел немецкие самолеты. Их «Мессершмитты» очень приличные машины; да, чем выше поднимаешься, тем становится холодней. Он отвечал на эти вопросы, точно выполнял служебную обязанность: лично его гораздо больше интересовало, какие фильмы идут сейчас в килвортских кино.

Потерпев неудачу с Крисом, мистер Бантинг повернулся к Берту, положил ему на тарелку еще кусок пирога рядом с остатками первой гигантской порции и спросил, как назвал он свой новый танк.

— Надеюсь, ты не забыл дать ему какое-нибудь ядовитое название? — спросила Джули. — «Оса», например. Я бы его назвала... да, как же его назвать? — И она прижала пальчик ко лбу. Не достигнув никаких результатов, кроме очаровательной гримасы недоумений, она вышла из положения, заявив: — Впрочем, ты, я думаю, уже назвал его.

Смущенный вид Берта говорил, что он не забыл еще, какой критике он подвергся, когда окрестил свой первый танк «Нарциссом». Все семейство Бантингов горело желанием узнать, как же назван новый танк, повидимому, считая, что Берт должен дать ему такое имя, которое вполне удовлетворило бы их. Миссис Бантинг пришла ему на помощь.

— Не говори им, Берт! Опять поднимут спор.

— Правильно, — согласился мистер Бантинг. — Что имя... как сказал поэт. — Он хотел припомнить, что сказал поэт дальше, но не смог и снова занялся едой.

— Приятно, что все мы опять вместе. И ты, Эви, с нами. — Он посмотрел в ее зеленовато-карие глаза, темные и блестящие, всегда словно манившие заглянуть в них поглубже. — Жаль, что Эрнеста нет. Не придется послушать музыку.

— Мы с Моникой думали пойти сегодня в «Одеон»,— слишком торопливо вставил Крис.

У мистера Бантинга сдавило горло, «из чистейшего эгоизма», — сказал он себе поспешно. Но ему так хотелось хоть пять минут побыть с Крисом. Он мечтал об этом со страстным нетерпением, что было неразумно, ребячливо, даже просто глупо, — он сам это понимал. У него было какое-то странное чувство, что он еще не повидался с Крисом, не ощутил его присутствия по-настоящему. А между тем, что могло быть естественней желания Криса провести вечер с Моникой? Она, а не родители, была для него сейчас на первом плане. Крису, конечно, и в голову не приходило, что его отца обуревают такие глупые чувства.