Уилл Селф - Обезьяны

Саймон снова как бы проснулся во сне, взглянул со стороны на логику сна — такого не может быть, не может он принять такую позу, это физически невозможно, чтобы исполнить такой номер, его член должен быть… очень длинным. Художник вытянул шею, опустил глаза — и у него в самом деле оказался длинный, очень длинный член, как минимум полметра в длину; более того, он рос прямо на глазах своего ошарашенного владельца. Он извлекал его из влагалища Сары, из ее лучезарного розового влагалища, а тот все удлинялся и удлинялся, но одновременно утончался, словно кусок жвачки, один конец которой кто-то тянет, а другой зажал в своих молочных зубах ребенок. Где этот ребенок? Сара, кажется, ничего не заметила. Упав спиной на матрац, она все еще извивалась, сгибала и разгибала колени, как если бы Саймон лежал на ней. Она стонала, будто секс давался ей с трудом, будто заниматься любовью было для нее тяжелой работой. Не половой акт, а трагическая кончина. Он все больше отдалялся от нее, отходил все дальше и дальше. Она уже на другом берегу океана, а он по-прежнему пятится назад, цепляясь за все, что попадается, лапами-руками, руками-лапами. Как же она беспардонно беспечна, думал Саймон, сидит там себе на корточках, в то время как эти бесконечные метры тягучего члена истекают из ее влагалища, низвергаются на простыню, скручиваются в бухты, завязываются в узлы, все покрытые кровью.

И тут Сара оказалась за окном — маленькая макака. Она лезла вверх по дереву, у них в саду рос дуб, она улыбалась Саймону через плечо, покрытое даже не шерстью, а пухом. Как-как, даже не шерстью, а пухом? При чем тут шерсть? Она меж тем добралась до нижних ветвей и присела там, пуповинообразный пенис все еще болтался у нее между ног. Ей было совершенно на это наплевать, но Саймон почему-то остро почувствовал, что все это очень, очень странно, и очень, очень важно. Тут она, наверное, что-то сделала, — по крайней мере, кто-то точно что-то сделал, потому что Саймон почувствовал, как бежит обратно в нее. Даже с такого большого расстояния — от веток до корней, от корней через гравийную площадку до дома, вверх по стене дома до окна, сквозь окно к нему, внутрь — он почувствовал, как его член снова входит в нее, всасывается внутрь влагалищем, этой сосущей ловушкой. Она словно бы нажала какую-то кнопку, и вот его, как какую-нибудь человекообразную рулетку, уже засасывает обратно в ее обезьяний кожух. Воистину, подумал Саймон, человек есть мера, рулетка, если хотите, всех вещей. Его ноги бежали, заплетаясь, через простыню, он споткнулся и упал на ковер между кроватью и окном, очень больно ударился, тут его снова дернуло вверх, дернуло грубо, он перевалился через подоконник. У-ух! Саймон упал на пол патио, которое построил для Сары ее крестный. Она все так же улыбалась ему с ветки, как вдруг — фьюить! — он взлетел вдоль ствола, болтаясь из стороны в сторону, задницей кверху, прямиком к ней. Последний громкий хлюп! — и Сара вобрала в себя Саймона, забеременела им. Затем, как ни в чем не бывало, погладила свои мокрые половые губы, понюхала шерсть на тыльной стороне ладони и осторожно пошла по ветке дуба. Бережно поддерживая одной рукой надутое до пределов брюхо, она мягко спрыгнула с ветки через забор в другой сад и пропала из виду.

Ближе к полудню они проснулись. Свет, что струился в комнату сквозь щелку между шторой и подоконником, был уже не лимонный, а оранжевый. Саймон с такой ясностью, с такой яркостью помнил свой сон о маленькой макаке Саре, которая всосала в себя его пуповинообразный пенис и скрылась за стеной соседского сада, что поневоле отвел ему такое же место в своей личной реальности, какое в ней занимали песок на матраце, затекшее горло и крошки в уголках глаз.

Нет, это был не кошмар. Тут Саймон был уверен на сто процентов. Член менял форму прямо у него на глазах, но Саймона ни разу не объял ужас, спящее сердце ни разу не забилось сильнее, спящее тело ни разу не сковал паралич. Наоборот, он даже отчасти хотел, чтобы именно так все и случилось на самом деле. Два момента, когда он по ходу сна понял, что спит, подтверждали это.

Саймон приказал себе неподвижно застыть на кровати, изучая, как судороги сводят плечо, как боль в области таза пронзает его насквозь. Может, встать, объявить похмелью войну, пойти отлить? Он перевернулся на живот, наполненный кровью член, запруженный у самого основания раздувшимся мочевым пузырем, почти что со скрежетом убрался под него. Саймон сделал усилие и разорвал склеенные веки. Сара лежала рядом, под углом градусов в двадцать к примятой подушке, раскинув руки, волосы мокрые, всклокоченные.