Андреас Майер: Духов день

Mop продолжал что-то говорить дальше, а Шоссау вспомнились вдруг эпизоды, разыгрывавшиеся в оссенхаймских стенах между Адомайтом и бургомистром. Адомайт специально пересаживался за соседний стол и принимался чистить домашнюю колбасу, и пока коммунальные политики высказывали умные мысли и держали пламенные речи, Адомайт с воодушевлением слушал их И даже изображал из себя клакера. Да вы только послушайте, что они говорят, обращался он к соседнему столу. Это не всегда всем нравилось. Или: очень интересная концепция, господин председатель фракции. А когда бургомистр, заговорив о катастрофическом положении дел с вывозом отходов и мусора в их округе (один Нижний Флорштадт обходится им во столько-то десятков тысяч марок в год, что объясняется экономической слабостью и идеологической слепотой депутатов народного собрания), приходил в свойственной ему манере человека пикнического [6] Пикнический (гр.) — тучный; тип телосложения, характеризующийся широкой, коренастой фигурой и короткой шеей. типа в большое возбуждение, Адомайт, как правило, произносил важно, даже очень важно. Но каждый раз, когда бургомистр ввязывался в спор с Адомайтом, тот, благодаря гладкости речи и особому умению аргументировать свои доводы, через несколько минут ставил бургомистра на место, туда, где ему и надлежало быть, этому недалекому и неопытному функционеру от сохи, вознесшемуся в политики на гребне интересов крестьянских хозяйств'и частной деятельности мелких бюргеров, с которыми он частенько сидел за кружкой пива и порцией шницеля, а основы партийных интриг постигал при коллективных вылазках в Шварцвальд, Тюрингию или даже крупные города etcetera . Вы зачем здесь бургомистром, господин N, спрашивал Адомайт время от времени бургомистра N в «Охотничьем домике», когда ему хотелось позабавиться и «подстрелить» эту легкую добычу. Бургомистр N охотно шел на приманку, поскольку Адомайт никогда не разъяснял ему, какую ошибку он совершает, вступая с ним в дискуссию на тему, почему он стал бургомистром. Господин N всегда отвечал Адомайту в доступной его пониманию форме, медленно продвигаясь по тонкому льду дипломатии, быстро поскальзывался, шлепался со всего маху, проламывал его своей тяжестью и уходил с головой под воду. Первое, что он обычно говорил, было: он потому здесь бургомистром, что его на эту должность избрали. А почему, спрашивал Адомайт, его избрали на эту должность? Назвав любую из причин, бургомистр, следуя строгим правилам ведения дискуссии, тон в которой задавал Адомайт, всегда выходил в конечном итоге на формулировку, что стал бургомистром Флорштадта, потому что он самый лучший и больше других подходит на эту роль, кругом все тоже так считали, это звучало настолько глупо, что собравшиеся в оссенхаймском «Охотничьем домике» разражались обычно громким хохотом. Адомайт продолжал тем временем расспрашивать дальше: а как же быть в том случае, если вдруг выяснится, что он все же не самый лучший и не больше других подходит на эту роль, правильным ли тогда будет вступать в эту должность только потому, что все так считали, другими словами, принимали видимое за реальное, ведь это все-таки как-то не очень правильно, в некотором роде даже аморально, вы не находите, господин бургомистр, вступать в должность, наверняка зная, что ты далеко не самый лучший и не самый подходящий для этой роли, как ошибочно считали все кругом. Не лучше ли будет просветить всех окружающих, в том числе и избирателей, и открыть им глаза на правду, а, господин бургомистр? Да-да, конечно, поспешно соглашался бургомистр. В таком случае, говорил, завершая дискуссию, Адомайт, конечным и единственно правдивым обоснованием для вашего вступления в должность и остается тот факт, что вы — самый лучший, мало того, самый подходящий на эту роль, тем паче, что не вы один так считаете. Бургомистр признавал себя побежденным в споре и соглашался со всем сказанным. Я нанес вам поражение с соблюдением всех норм демократии, говорил Адомайт бургомистру, продолжая чистить за соседним столом домашнюю колбасу, я нанес поражение вашей демократии. Вы плохо ее защищаете, но, возможно, ее и нельзя защитить лучше, вашу так называемую демократию, так выпьем за ее процветание, говорил Адомайт и поднимал бокал в честь бургомистра, который нисколько не обижался на него, поскольку никогда не мог ничего понять до конца… В самой округе, сказал Мор своей дочери, Адомайта любили меньше, чем в оссенхаймском лесном кабаке. Может, Адомайт потому так часто и ходил туда, там бывали многие из тех из Оссенхайма, с кем он легко находил общий язык, поскольку они по-настоящему не знали его, да и того, как к нему относятся во Флорштадте. Он может сказать только одно, сказал Мор, закрывая чуланчик под визги дверных петель, очевидно, в случае Адомайта речь идет о малоприятном явлении, о человеке, повсюду сующем свой нос. Нам, между прочим, надо еще посмотреть, достаточно ли тут посуды для поминок. Посчитай тарелки в серванте, а я посмотрю, сколько тут в ящике ножей и вилок, а потом пойдем в комнату. И пока Моры занялись тем, что с шумом и грохотом выдвигали и задвигали ящики кухонных шкафов, Шоссау незаметно покинул квартиру Адомайта. С улицы он еще раз взглянул наверх на окна. Через каких-нибудь несколько дней там не останется ничего, что имело отношение к Адомайту. Весь мир, в котором он жил, будет уничтожен. Разорен и стерт с лица земли. Таков жизненный закон самоочищения и неотвратимость его исполнительных сил… Не смей об этом думать, Шоссау; нет, это выше твоих сил не думать об этом. Все же не надо об этом думать. Только не об этом и не в этот день, в который Господь Бог ниспослал на наши головы огненные языки. Ведь сегодня для всех Троица, и уже слышны веселые звуки праздника, они доносятся с площади от Старой пожарной каланчи, и если ты, Шоссау, спросишь меня, сказал первый Шоссау, я бы не мешкая отправился туда и пропустил кружечку пива, а то и две. Ибо день сегодня жаркий, солнце так и слепит, в воздухе очень сухо, переулок залит знойным маревом, от которого тянет какой-то вонью, что с точки зрения атмосферной чистоты находится в явном противоречии со свежими и прохладными пузырьками минеральной воды, нарисованными на брезенте фургончика Харальда Мора и сулящими освежающую, живительную бодрость прямо здесь, в раскаленном Нижнем Церковном переулке. Бенсхаймский источник — вода чудодейственной силы. И, прочитав это еще раз, он пошел к Старой пожарной каланче.