Мордехай Рихлер - Кто твой враг

— Он проработал у меня три месяца, — рассказывал Штейнберг одному из репортеров. — Таким парнем можно гордиться.

На застекленной террасе больницы сгрудились репортеры, чиновники, доктора, трое газетных фотографов — они рвались посмотреть на Эрнста.

— Почему бы вам не пустить нас к нему — нам надо его сфотографировать, — уламывал Труди Гринберг один из фотографов.

— Смущается он, — ответила Труди. — Сказано же вам.

— Что бы вам нам помочь, а?

— Я чего хочу, — вступил в разговор другой репортер, — снять вас с Джо вместе.

— Мисс Гринберг, будьте человеком!

— Сказано же вам — я постараюсь.

— Вот теперь вы говорите дело.

— Вы просто прелесть.

Один из репортеров отвел в сторонку фрау Крамер. Они о чем-то переговаривались шепотом. Два других репортера интервьюировали Хаймана Гордона.

— Все произошло вмиг, — рассказывал Хайман Гордон. — Я стоял себе, смотрел, как обрушивают фабрику, и вдруг слышу: «Поберегись», «Беги», «Хайми, осторожно»… А я, скажу я вам, вижу — стена качается, а сдвинуться с места не могу хоть убей… И тут меня кто-то как толкнет в спину — бух! — я упал, но под стену не угодил. А от стены пылищи-то, пылищи… Набежал народ. Крик, вопли, сирены. Дела! — Хайман Гордон откинул со лба седые патлы и благоговейно покачал головой. — Под развалинами лежит этот парень, а ведь мы с ним и говорить, и есть за одним столиком, поздороваться и то гнушались. Лежит этот Джозеф — тот, кто меня оттолкнул и так спас. И вот что я вам скажу: я все еще задаюсь вопросом, почему он меня спас. Другие тоже могли бы… Но не спасли, и я ничуть их не виню. Ведь запросто можно было и погибнуть. Это ж с ума надо сойти, чтобы… Так вот, Джозеф лежит, рот у него забит пылью, лоб рассечен кирпичом, лежит он под развалинами стены этой, и хоть бы раз пожаловался. А ведь откопали его только через три часа…

Вы скажете, что я спятил, скажете… да говорите, что хотите, только когда мы столпились вокруг него, стали его подбадривать, сигареты совать, выпить подносить, он, ей-ей, улыбался — видно было, что он счастлив. До тех пор я никогда не видел его таким счастливым… А ведь до тех пор я, — Хайман Гордон воздел руки и уронил их на колени, — с ним толком и не говорил…

Двое чиновников, один из Бнай брит Кивани [153] Бнай брит Кивани — отделение международной организации клубов Кивани, ставящих целью развитие деловой этики, а также занимающихся благотворительностью. , другой из Ротари-клуба, ждали, когда их допустят к Эрнсту. Эрнсту присудили премию в тысячу долларов за храбрость. Лига за дружбу между евреями и христианами намеревалась вынести ему благодарность. Еще одна организация обещала выплачивать ему по пятьдесят долларов в неделю, пока он не сможет вернуться к работе.

— Ладно, — сказала Труди фотографам, — ждите здесь. Но помните: я вам ничего не обещала.

Открыв глаза — ему снилась Салли, — Эрнст увидел над собой лицо Труди, расплывшееся в многообещающей улыбке.

— Они идут, — сказала Труди.

Эрнст только что не испепелил взглядом блоки и грузики, приковавшие его к постели. И тут услышал их шаги — они приближались. Чиновники, репортеры, врачи, трое фотографов — всем скопом ввалились в палату.

— Вот он, — сказал репортер.

— Благослови его Господь.

— Улыбочку, — попросил фотограф.

— Эй… Эй, Джо. Посмотри-ка сюда! Молодчага!

А потом Эрнст увидел ее. Фрау Крамер, фальшиво улыбаясь, приближалась к нему. Эрнст в отчаянии попытался высвободить ногу, но не тут-то было. Как только фрау Крамер нагнулась к нему, стала покрывать его лицо поцелуями, фоторепортеры засверкали вспышками. Фрау Крамер — лицо ее заливали слезы — обратилась к собравшимся.

— Я его невеста, — сказала она. — Мы скоро поженимся.

Назавтра в воскресном номере «Стар» появилась фотография Эрнста, она заняла три колонки. Снимок вышел на редкость четким.

А две недели спустя Вивиан повела Нормана знакомить со своей матерью. Муниципальная квартирка миссис Белл в Фулеме была сыровата, пропахла жареным беконом. Куда ни повернись, повсюду стояли столики под вязаными салфеточками, на них вазочки с искусственными цветами. Государственная служба здравоохранения снабдила миссис Белл слуховым аппаратом, очками и вставной челюстью, челюсть при разговоре клацала. Миссис Белл была пухленькая седая старушка с большими голубыми глазами. Щеки у нее девически рдели румянцем, отчего казалось, что она пребывает в постоянном удивлении. Говорила миссис Белл — ей, по всей вероятности, было лет шестьдесят пять — пронзительным шепотом.