– Нет, не ружья, – переглянувшись, отвечали мы со смехом.
Старуха встала и принялась осторожно ощупывать спиннинги, подергала выцветшие зеленые чехлы, погладила торчащие из чехлов красные резиновые кружочки, что-то бормоча и тряся головой.
– Что же это за приспособления? – спросила она, уже немного успокоившись.
– Это удочки, – ответил я.
– Ах, удочки! Слава богу! – И она уселась на прежнее место у подоконника. – А я уж было подумала, что вы военные. Куда же вы направляетесь?
Гейри отвечал, что мы возвращаемся из западной части страны и, похоже, заблудились среди здешних болот, потому и зашли спросить дорогу, – проселок лежит где-то к югу от хутора, не так ли?
– Значит, заблудились, – участливо молвила старуха. – Как хорошо, что я успела вернуться к вашему приходу. На луг ходила. Я провожу вас до дороги.
Она стянула чулки и обтерла сухой верхней частью паголенка пальцы, подошвы, а затем и всю ступню. Ноги ее были покрыты крупными синими венами, формой напоминавшими то шары, то грибы. Счистив с себя болотную грязь и натянув до самых икр шерстяные кальсоны, она взяла в одну руку рваные калоши, в другую – серые чулочные резинки и чуть ли не умоляюще взглянула сначала на Гейри, потом на меня.
– Подождите немножко, я сейчас сварю кофе. Глоток горяченького на дорожку вам, верно, не повредит.
Мы поблагодарили, сбросили рюкзаки и положили спиннинги на подоконник. Старуха пошла впереди, ступая босыми ногами по вымощенному каменной плиткой коридору, открыла дверь. Через закопченную, полутемную кухню с каменным очагом мы прошли в маленькую комнатку со скошенным потолком и выскобленным добела дощатым полом. В комнатке было три пустых кровати и одна застеленная. В головах застеленной кровати, свернувшись в клубок, спал кот с темными подпалинами на морде, при нашем появлении он спрыгнул на пол и принялся с мяуканьем тереться о голые старухины ноги.
– Присаживайтесь, пожалуйста, – вежливо пригласила старуха, достала из комода пару сухих чулок, надела их, подвязала резинки и разгладила на себе покрытую пятнами юбку из грубой домотканой шерсти. Кот жалобно взвыл и выставил трубой черный хвост.
– Ну, иди же, глупенький, сейчас я налью тебе молочка, – промолвила старуха и мелкими шажками заковыляла на кухню.
Я между тем рассматривал комнату. На покосившемся от времени комоде стояли фотографии двух молодых парней, из-под стропил торчали газеты и какие-то бумаги. Больше в комнате ничего не было, и все же глаз отдыхал, скользя по рассохшимся доскам пола и пожелтевшему косому потолку, – так простой деревянный крест иногда западает в душу сильнее, чем окружающие его пышные надгробия. Вскоре донесся едкий запах горящего торфа и березовой щепы. Старуха налила коту молока, разожгла в очаге огонь и, поставив на камни кастрюльку, вернулась в горницу. Руки она скрестила на груди, пальцы засунула под мышки.
– Так куда же вы направляетесь? – спросила она. – В Кливберахоульмур?
– Нет, – ответил я. – Мы ездили к Западным фьордам, а теперь возвращаемся к себе на юг. Мы оба живем в Рейкьявике.
Старуха долго всматривалась в лицо Гейри, словно изучая его черты.
– Ах, бедняжки, – пробормотала она наконец, – ведь подумать только, с юга. Там у вас, в Рейкьявике, должно быть, жуткая нищета.
– Такая же, как в любом другом месте, – ответил я, – У оккупантов [1] В годы войны на территории Исландии высадились сначала английские, а затем американские войска. Исландцы называли их оккупантами.
работы на всех хватает, так что люди вроде не сидят без денег.
Старуха взглянула на меня с сомнением:
– Миккельсен рассказывал моему Гисли, что на юге живут в страшной нищете и голодают.
– Да не больше чем везде, – возразил я.
Старуха посмотрела мне в глаза, точно подозревая меня в том, что я ее разыгрываю.
– Миккельсел никогда еще не обманывал моего Гисли, – сказала она. – Вдобавок, говорят, в Рейкьявике стреляют.
– Да, уж один-два немецких самолета, возможно, и продырявили, – язвительно усмехнулись мы с Гейри.
– Ах, бедные вы, бедные, как вам, должно быть, тяжело жить на юге, – сочувственно повторила старуха. – А как вас зовут-то? Что же это я сразу не спросила. Совсем, видать, на старости лет отупела, чудная стала совсем.
– Меня зовут Пьетур Аурднасон, а это – Сигургейр Йоунссон, – ответил я.
– Ну, и чем же вы занимаетесь у себя на юге?
– Я держу бакалейный магазин.
– Совсем как наш Миккельсен в Кливберахоульмуре. Так, так. Ну, а ты? Чем ты занимаешься?
Читать дальше