Иэн Макьюэн - Дитя во времени

Несколько недель, не оставивших следа в его памяти, Стивен провел в комнате для гостей в доме у Дарков, в безмятежной тишине среди ковров, мрамора и красного дерева. Он переживал хаос эмоций, окруженный безупречным порядком из полотенец с вышитыми монограммами, флакончиков с ароматическими смесями на навощенных поверхностях без единой пылинки, выстиранных простыней с запахом лаванды. Впоследствии, когда он немного пришел в себя, Тельма стала сидеть с ним по вечерам, рассказывая истории про Шрёдингера и его кота, про время, текущее вспять, про то, что Бог был правшой, и про другие квантовые чудеса. Тельма принадлежала к почтенной плеяде женщин физиков-теоретиков, хотя и утверждала, что за всю жизнь не совершила ни одного открытия, даже самого незначительного. Ее призванием было размышлять и преподавать. Открытия, говорила она, стали предметом ожесточенной конкуренции среди ученых, к тому же они были уделом молодых. Между тем в этом веке произошла подлинная научная революция, но еще никто, даже сами ученые, не обдумал ее как следует. Холодными вечерами той неутешительной весны Тельма и Стивен сидели у камина, и она рассказывала ему о том, как квантовая механика сделала физику и весь комплекс естественных наук более открытыми для женщин, более гибкими, не такими высокомерно оторванными от жизни, как раньше, более чуткими к нуждам мира, который они стремились описать. У нее были свои излюбленные темы, заготовленные отступления, которые она каждый раз развивала заново. О наслаждении одиночеством и связанных с ним опасностях, о невежестве тех, кто называет себя художниками, о том, что информированное сомнение должно стать неотъемлемой частью интеллектуального багажа ученых. Тельма относилась к науке как к собственному ребенку (другим ее ребенком был Чарльз), с которым она связывала большие и горячие надежды, мечтая о том, чтобы манеры его стали более светскими, а характер – более мягким. Этот ребенок уже подрос и теперь учился требовать к себе меньше внимания. Период безудержного детского эгоизма – длившийся четыреста лет – был близок к завершению.

Шаг за шагом, пользуясь метафорами вместо математики, Тельма вела Стивена к знакомству с фундаментальными парадоксами, известными, по ее словам, студентам-первокурсникам: что в лабораторных условиях можно продемонстрировать, как нечто может быть одновременно и волной и частицей; что частицы обнаруживают что-то вроде «знания» друг о друге и способность – по крайней мере, в теории – в одно мгновение обмениваться этим знанием на любом расстоянии; что пространство и время оказываются не различными категориями, но аспектами друг друга, равно как материя и энергия, или материя и занимаемое ею пространство, или движение и время; что материя состоит не из мельчайших твердых частиц, но больше напоминает структурированное движение; что чем больше ты знаешь о чем-либо в деталях, тем меньше ты понимаешь его в целом. Благодаря длительному опыту преподавания Тельма приобрела ряд полезных педагогических навыков. Она регулярно останавливалась, чтобы убедиться, что Стивен следит за ее словами. Пускаясь в объяснения, она не сводила взгляда с его лица, добиваясь от него полной концентрации. В конце концов она обнаруживала, что Стивен не только ничего не понял, но и вообще не слушал ее, в течение пятнадцати минут витая в своих мыслях. Это давало ей повод сделать очередное отступление. Тельма потирала лоб пальцами. В представлении, которое она разыгрывала, наступало новое действие.

— Ты безмозглый поросенок! – начинала она, пока Стивен изображал на лице искреннее раскаяние. Возможно, в эти мгновения они были особенно близки. – Научная революция, нет, интеллектуальная революция, эмоциональный взрыв – какая потрясающая история открывается перед нами, а ты и подобные тебе не способны сосредоточиться на ней ни на минуту. Когда-то люди думали, что мир держится на слонах. Детский лепет! Реальность, что бы ни называли этим словом, оказывается в тысячу раз более странной. Возьми кого хочешь: Лютер, Коперник, Дарвин, Маркс, Фрейд – ни один из них не перевернул представления о мире и о нашем месте в нем так радикально и таким необычным образом, как современные физики. Единицы измерения нашего мира больше не являются абсолютными. Теперь они должны измерять и самих себя. Материя, время, пространство, силы – все это красивые и запутанные иллюзии, о которых отныне мы должны тайно договариваться между собой. Какой колоссальный переворот, Стивен. Шекспир понял бы волновые функции, Донн оценил бы принцип комплементарности и относительность времени. Они были бы потрясены. Вот это богатство! Новая наука стала бы для них кладезем поэтических образов. А заодно они просветили бы и своих читателей. Но вы, так называемые люди искусства, вы не просто не разбираетесь во всех этих удивительных вещах, но еще и гордитесь своим невежеством. Насколько я понимаю, вы думаете, будто какая-нибудь мелкая, преходящая мода вроде модернизма – подумать только, модернизм! – и есть интеллектуальное достижение нашего времени. Душераздирающее зрелище! Ну, прекрати ухмыляться и налей мне выпить.