Кристиан Крахт - Карта мира (сборник)

I have

Never Never Never. [86]

С самого раннего детства, которое, сколь бы коротким оно ни было, тем не менее, растягивается в воспоминании и складывается снова, точно мехи аккордеона, я вижу дух Акселя Шпрингера [88], который шествует по улицам моей памяти. Иногда это только запах — глинистый, сухой аромат точилки для карандаша или беглое, вероятно, впечатление от бежевой пляжной шляпы, она была из лыка, я взял ее из шкафа в его доме на Зильте [89], в одну из тех магически-автоматических вторых половин дня, после игры в дюнах.

Шляпа была слишком велика для меня, размеров на десять, она слегка обтрепалась по краю — была ли внутри бирка с именем, этого я не в состоянии уже вспомнить. Имелось также несколько пар белых лаковых туфель со шнурками, бесчисленные рубашки Harvie&Hudson с улицы Джермен (Лондон, Сент Джеймс) [90], разумеется, также несколько от Hutchison, выглядевшие больше, чем самые большие рубашки, какие я знал, великолепно мягкие рубашки, всевозможных цветов, светлейшей голубизны, в сине-белую или красно-белую полоску, как лакомства для детей на никогда не виданном пирсе в Брайтоне или на Кони-Айленде, по-летнему яркие, свежевыстиранные, отутюженные, каждая рубашка имела собственный ящик, в котором аккуратно находила себе место, точно отдельно уложенная в шелестящую шелковую бумагу японская конфета.

Странно, что воспоминание всегда позволяет только подводные плавания в царство стиля, элегантности Акселя Шпрингера; дом на Upper Brook Street (Лондон, Мэйфайр) был тесным домом, мне пришлось жить там в маленькой комнате, может быть, ковры были лимонно-желтые? Лестничная клетка внутри, она была извилистой, многоэтажной, казалось, будто по высоким, приветливым лестницам можно плавать вверх и вниз. Был, если не ошибаюсь, также швейцар с очень благосклонным лицом, он носил жилет, он имел кустистые, седые брови и говорил тихим голосом. Я всегда смотрел в шкафы, потому что, будучи ребенком, не мог заглянуть в человека.

Когда я думаю о Шпрингере, то мысленно вижу также Джея Гэтсби. Зильт, он был фиктивным Ист Эггем из романа Ф. Скотта Фитцджеральда, и Шпрингер, вероятно, как Великий Гэтсби, иногда в сумерках смотрел на зеленый свет за окном, который непрерывно мерцал там в далекой дали. Жизнь Шпрингера, так мне кажется, всегда была как очень хорошая книга, очень хороший фильм.

Самая плохая сцена в и без того не очень хорошем фильме «Издатель», на мой вкус, следовательно, не только та, в которой Хайнера Лаутербаха [91](в роли Акселя Шпрингера — quelle idée! [92]) под пробуждающие звуки «Так говорил Заратустра» Рихарда Штрауса [93]внезапно осеняет идея назвать газету Bild-Zeitung [94], но также и сцена, где Шпрингер впервые примеряет костюм у английского портного. Портной в фильме — это длинноволосый, экзальтированный неженка из книжки с картинками, он обмеряет Лаутербаха в огромной комнате, напоминающей оперную сцену, с потолка свисают большие хрустальные люстры. На самом деле портным Акселя Шпрингера был дом Davies&Sons, и ничто не соответствовало версии фильма; тот портной, у которого я тоже шил свой первый костюм на заказ, сидел в маленьком, темном и пыльном ателье на лондонской улице Олд-Барлингтон. Пахло там мелом и отрезами ткани, это ничего общего не имело с оперной сценой, а было тихим, сумрачным местом ненавязчивой работы, вымирающего ремесла.

Берлин всегда был свинцово-серым — не сияние снегов в Альпах, не бесконечные, заливаемые солнцем послеобеденные часы на Зильте, не приятный бежево-серый цвет в Мэйфайре, а матовый серый, угрожающий, безразличный и холодный. В Берлине постоянно происходит какая-то борьба, все время демонстрации, и полицейские машины с громкими сиренами носятся по серому городу. И все же издательский дом, похожий на каменный монолит, вздымающийся из тумана, лучил выведенное белым слово Bild в сторону Востока. Нынче оно сменилось гигантским экраном на светодиодах, чего мне чуточку жаль.

Мы, дети, могли жить в его квартире на улице Уланда, угол с Курфюрстендам, там было удобно, и однажды вечером моя сестра Доминика сбежала, она была немного младше, что-то около шести лет, и на народном празднике она выиграла желто-черного полосатого питона из полиэфира, длиной в три метра, которого гордо принесла домой, там она совсем не ожидала встретить побледневшие от беспокойства лица взрослых, она залилась слезами и подарила змею моему отцу.

Тонкие галстуки, это, пожалуй, изобрел он, Аксель Шпрингер, маленький-маленький узел к узким галстукам в косую полоску, иногда одноцветным, жилет всегда с отворотом, серебристые волосы, над ушами несколько длиннее, это вещи, которых сегодня никто не знает, которые никто не запомнил, поскольку в ту пору они не казались такими важными. Описание таких мелких, поверхностных вещей — это попытка выразить мое уважение к этому господину, к этому одетому с иголочки человеку.