Меир Шалев - Фонтанелла

К вечеру они вместе возвращались с поля. У Ханы уже был тогда свой огород, где она работала после возвращения из школы и до захода солнца, Амума и Пнина, окончив работы в доме и во дворе, сидели на веранде, пили чай и следили за отцом и сестрой, поднимающимися с полей. Издали они иногда казались двумя черными жуками — один большой и тяжелый, другой — маленький и юркий — носился кругами вокруг него. А иногда они казались одной большой точкой, которая, приближаясь, становилась большим мужчиной, несущим на спине маленькую девочку.

— Он берет ее на спину, — говорила Пнина.

— Она заслужила, — сказала Амума, — она тяжело работала.

— Как брал тебя.

— Она помогает ему, а я уже совсем не легкая.

Когда они входили, Апупа забрасывал руку назад, хватал дочь за воротник рабочей блузы, поднимал, как поднимают малого щенка, и переносил вперед, к себе лицом. Иногда даже немного встряхивал ее в воздухе, чтобы она завизжала от удовольствия, а потом обнимал. Батия смеялась: «Ты делаешь из меня квеч», — и он спускал ее на землю. Потом они шли помыться. Батия в душ в доме, Апупа в свой угол из циновок. Стряхнув капли и обсохнув на ветру, он одевался и с шумом подымался на четыре деревянные ступеньки, чтобы Амума услышала и крикнула его любимую фразу: «Не заходи, Давид, пол еще мокрый!» Он ждал, а потом они входил в кухню вместе — босые, вымытые и усталые, — чтобы получить свой обед и крикнуть: «У меня квас!»

— Возьми и меня к себе на спину, — говорит Айелет.

— Еще чего!

— Тогда дай потрогать.

— Что? — пугаюсь я.

— Твою дырку, в голове.

— Кончай с этим, Айелет!

Наученный опытом, я встаю и поворачиваюсь к ней. Она уже не первый раз пытается добраться до моей фонтанеллы, этого моего заповедного уголка, правда очень маленького, но во всех возможных смыслах — моего. Запретного для касания, для ощупывания, для игры и для вторжения.

— А почему своему отцу и той своей подруге ты позволял?

Я отступаю, а Айелет продвигается ко мне. На таком расстоянии ее преимущество в росте становится реальным и угрожающим. Ее длинные руки размахивают, тянутся, стремятся к моему темени.

— Кончай с этим, Айелет!

— Как она назвала эту дырку? Фонтанелла?

— Ни в коем случае. Кончай с этим! — Сейчас я уже кричу.

— Я покажу тебе мои Цилю и Гилю.

Меня охватывает отвращение:

— Они меня не интересуют. Показывай их своей матери. А сейчас выйди!

— Они тебя да интересуют. Они близняшки, значит, они из твоей семьи, а не из ее.

— Выйди, я говорю тебе! Выйди!

— Тогда возьми меня на спину, как Апупа брал бабушку и твою тетю Батию.

— Если бы мы были наоборот — я его размера, а ты ее, может быть, это было бы возможно.

— Ты не хочешь поднапрячься для своей дочери?

— Оставь меня, Айелет, пожалуйста.

— Тебе грустно, папа?

Я снова усаживаюсь на стул, поворачиваюсь к экрану компьютера, спиной к дочери.

— Может быть, придешь ко мне в паб и подхватишь себе девочку?

— Айелет, хватит!

Она снова за мной, опирается на мое плечо, заглядывает и читает эти самые слова: «Коснись моей головы, Айелет, выше, посредине, тут, это то, что ты искала? Ты чувствуешь?»

Ее глаза читают, направляют ее палец, он движется вокруг моей фонтанеллы, скользит к ее краю.

— На тебе можно играть, как на пустом бокале, папа, — говорит она.

— «На тебе можно играть, как на пустом бокале, папа», — пишу я.

— На тебе можно играть, как на пустом бокале, папа! — восклицает она. — Тебе приятно?

«Тебе приятно?» Ури ошибся. Пиши я ручкой, эти слова выдавали бы дрожь.

— Нет.

— Атак? — Она нажимает, очень осторожно.

— Так мне стирает память.

— Почему вы назвали меня Айелет?

— Не назвали, это только я.

— Почему?

— Потому что это красиво.

Мой отец хотел «жить в свое удовольствие»: есть, любить, отдыхать, смеяться, работать, наслаждаться. А мать, которой все эти понятия, а главное — удовольствие, были чужды, шпыняла его угрозами и укоризнами: «ты обманываешь свое тело», «тело помнит все, что ему сделали!», «ты еще уплатишь ему с процентами, как ростовщику!».

У тела моего отца было несколько очень приятных воспоминаний. Отец говорил:

— Главное, что я не обманываю твое тело, — и дружелюбно улыбался.

Мать покидала комнату — кап! — с выпрямленной спиной — кап! — в ярости — кап! — и он тоже покидал комнату, шел к моему лазу и через него выходил к Убивице.

— Ханеле всегда требует, — говорила Рахель. — Как Господь Бог. Оба они всегда требуют и оба всегда правы.