Меир Шалев - Фонтанелла

— Зачем мне выходить? Зачем мне кухня? Арон приносит мне еду, из той, что приготовила Наифа, а иногда я хожу поесть к Пнине, а мою рыбу все равно никто терпеть не может.

<���Рассказать, как Наифа пыталась научить Рахель готовить фаршированную рыбу, чтобы и она могла принести что-нибудь на семейные встречи. Никто, кроме нее, эту рыбу не пробует. Каждый раз посредине обеда она демонстративно встает, кладет в рот крохотный кусочек, обводит всех взглядом и провозглашает: «А рыба таки-да хороша!» — и потом: «Вкуса, конечно, никакого, но зато неплохое выражение».>

Вначале эти приезжие напряжены. Некоторые, смеется она, ходят с закрытыми глазами из деревянной комнаты в каменную и обратно, стараясь запомнить, где коридор. И она, если в хорошем настроении, дает им для смеха моток ниток, чтобы привязали к двери и протянули до ее кровати. А потом, после того, как они успокоятся, поужинают и хорошенько помоются с дороги, она укладывает их, укрывает «пуховиком» — тепло и страхи предыдущих молодых Йофов все еще сохраняются меж волокнами его пуха — и иногда рассказывает им симпатичную историю, иногда неприятный секрет, даже «размазывает сопли по семейному носу», иногда задает вопросы, а иногда всего лишь прижимается к спине гостя, обнимает его и тут же погружается в пугающе глубокий сон, и уже случалось, что такой парень выбегал из дома во двор со страшным криком: «Она умерла!» — но в конце концов все они привыкают и успокаиваются, рассматривают биржевые таблицы и кривые на ее «Стене акций» и тоже засыпают. А через несколько дней парень возвращается к себе домой, голова его полна историй, кудри — рассказов, кожа горит от жара, и другой конверт, тоже заклеенный — «это отдай матери, тут письмо для нее», — лежит у него в кармане.

С годами некоторые Йофы начали посылать к ней также и своих мужей, из разряда особенно приставучих, чтобы и Рахель не спала в одиночестве, и они сами смогли бы немного отдохнуть от посяганий и тяжести, и тогда эти мужья вдруг обнаруживали себя в интимной обстановке, но не обязывающей их к «консумации», а поскольку, будучи Йофами, они, по убеждению своих Йоф, непременно должны были «что-то изливать», то в постели Рахели они начинали изливаться в исповедях и рассказах. И со временем Рахель накопила в памяти такое количество чужих секретов, рассказов и воспоминаний, какого не было ни у одного другого Йофа или другой Йофы до и после нее. Каждую ночь ей исповедовались в надеждах и разочарованиях, в замыслах и «зрямыслах», и в конце концов она стала — именно она, «кабачок», — узловым перекрестком и сердцем всего семейства Йофе.

Обо всем этом я знаю из собственного опыта, ибо в семье Йофе нет человека, который спал у Рахели больше, чем я. Как потому, что я живу в том же дворе и меня не раз призывают для заполнения места, так и потому, что я любил и до сих пор люблю рассказывать ей свои секреты и слушать ее рассказы, а пуще всего потому, что моей Алоне это безразлично. Даже наоборот. «Иди уже, иди, — говорит она с необъяснимой враждебностью, — поразлагайся себе в ее кровати и успокойся, наконец». И поскольку поведение Рахели очень деловито, а ее привычки размеренны и постоянны, как движения жреца у своего алтаря или ремесленника в его мастерской, я полагаю, что она так же ведет себя со всеми своими гостями.

— Привет тете Рахели, — говорю я, входя. — Вот я и пришел.

— Привет племяннику Михаэлю, — говорит Рахель. — Вот ты и пришел.

В душевой меня уже ждут мои старые друзья — пижама и полотенца, старые, мягкие и чистые, — и труба древесной печи уже энергично греет из-за стены. Эта печь — тоже замечательная придумка Жениха: такая себе огромная труба с двойными стенками и железным коробом под ней. Вода наливается в промежуток между стенками, дрова горят в коробе, огонь поднимается в пространстве трубы и разогревает воду быстрее любого электрического бойлера. И когда я выхожу оттуда — чистый, побагровевший и еще пышущий паром, — тетя Рахель указывает мне, хоть я уже и сам это давно знаю, на какой стороне кровати мне лечь, потом укрывает нас обоих своим огромным «пуховиком», прижимается и вздыхает:

— Хорошо, что ты пришел ко мне, не дал своей старой тетке спать одной.

Я лежу тихо, даю ей устроиться поудобней, а потом мы начинаем разговаривать.

Свои деньги, планы и чертежи Жених держал в изобретенном им сейфе, особый замок которого представлял собой круглое отверстие, а ключом служил обыкновенный гвоздь — любой достаточно длинный гвоздь или даже просто жесткая веточка, которую следовало вставить в отверстие и там нажать в секретной последовательности на четыре внутренних язычка. Рахель сказала, что эти язычки можно было бы установить и снаружи и нажимать на них пальцем, но отверстие давало Жениху то ощущение секрета, которым так дорожат хозяева сейфов, изобретатели патентов и партнеры по уговору.