Меир Шалев - Фонтанелла

Публика наслаждается своей смелостью, да и сам писатель, горя желанием понравиться, улыбается в смущении, которое, однако, станет еще более сильным под конец, когда поднимутся со своих мест последние представители поредевшего «поколения пустыни» [90] «Поколение пустыни» намек на то поколение евреев, которое вышло из Египта с Моисеем и сорок лет скиталось по пустыне; и современном Израиле так зачастую называют первые поколения любой иммиграции, будь то из арабских стран или из России. и вызовут его на импровизированное соревнование в цитатах из Библии и «Пасхальной агады» [91] «Пасхальная агада» — сборник молитв, рассказов и песен, которые читают и поют во время седера, праздничного ужина в пасхальный вечер. , из Бялика и Шленского, из Альтермана [92] Альтерман, Натан (1910–1970) — израильский поэт-авангардист, автор злободневных политических стихов и в то же время утонченный лирик. и Пушкина — и ему придется капитулировать и в этом испытании тоже.

А потом, поев, и попив, и милостиво дослушав лекцию, мужчины усаживаются в тесный круг, размягчаются и начинают петь низкими сильными голосами, раскачиваясь все вместе, плечо к плечу, и иногда, если песня знакома мне по старым напевам отца, я тоже пою вместе с ними. У них есть симпатичная песня о Рутенберге [93] Рутенберг, Пинхас (1878–1942) — по образованию инженер, яркая фигура революционного движения в России. До 1906 года — член эсеровском партии, принимал участие в казни священника Гапона; позднее вернулся от православия к иудаизму, был активным соратником Жаботинского и Вейцмана; в феврале 1917 года — энергичный сторонник Временного правительства; с началом «красного террора» бежал в Палестину, где провел первое обследование водных ресурсов страны, учредил Палестинскую электрическую компанию, создал первую палестинскую гидроэлектростанцию; дважды избирался руководителем всех еврейских поселений в Палестине; на оставленные им по завещанию деньги был построен Хайфский университет. , который был мастак искать электричество в теле девчонки, но больше всего мне нравится их незамысловатая песенка «В маленькой беседке», в которой слышится душевное волнение солдата, знакомое и мне не понаслышке. И поскольку все они росли в «те времена» и в школе их учили не только хорошему поведению, но также музыке и Библии, и притом весьма основательно, то они на удивление хорошо поют и их голоса, точно языки пламени в костре, взмывают как будто сами по себе:

Я смотрю на Жениха и не верю своим глазам: он тоже поет. Только губы шевелятся, голос не слышен, но лицо счастливо. Потом он встает и помогает унести посуду, прибрать и навести порядок, прощается с товарищами и никак не простится, пока Шломо Шустер не говорит ему: «Давай, Арон, поехали».

Мы едем домой, во «Двор Йофе», и почти всю дорогу в машине царит молчание. Главная улица городка встречает нас безмолвием — суета предсубботнего полудня уже затихла, черед вечерних развлечений еще не наступил. Смиренная умиротворенность сумерек. Последние цветочные магазины снижают цены. Запахи пятничной варки поднимаются в воздух, а с ними — и по-весеннему ароматная теплынь, тоже из «тех времен» — времен «взаимопомощи», теплой пыли и голубых плетей свинчатки.

Ящики пустых пивных бутылок ожидают за стеной мини-маркета Адики. Рабочие, старухи и филиппинки уже ушли. Мы высаживаем Шломо возле его дома, вот уже поворот на Аллею Основателей, и наш «траксьон-авант» начинает медленно подниматься в гору. Ворота открываются. Въезжаем. Закрываются. Жених — к темному дому и к запертой там Пнине, а я — к своему освещенному дому, к сыну, лежащему в своей кровати с книгой, к дочери, работающей в городе, к сильному и приятному запаху лака и ацетона. Это Алона, красивая и веселая, сидит на кухне, напевает милую песню: «Двое уличных фотографов, Зевах и Цалмуна…» — и делает себе маникюр, готовясь к встрече со своими «пашминами».