Юрий Поляков - Убегающий от любви (сборник)

На фоне закинутых одна на другую ажурных конечностей и случайно выпадающих из низкого декольте грудей Катерина потрясла нас. На ней был строгий белый костюм с глухим воротником и удлиненной юбкой. Гладко зачесанные назад золотистые волосы она собрала на затылке в маленький строгий пучок, удерживаемый изящной заколкой. Почти незаметная косметика делала ее идеально овальное лицо еще свежее, губы еще чувственнее, а светло-карие глаза еще ярче.

— Как вас зовут? — спросил я, чувствуя в груди долгожданное стеснение.

— Катерина Валерьевна.

— А если без отчества?

— Катерина…

— Кать, знаешь, как подбирают стюардесс в Бразилии?.. — влез оживающий прямо на глазах Серега.

— Знаю, — холодно ответила она. — В Турции отбирают так же. Меня приглашали, но у них слишком маленькое жалованье…

— Ого… Тогда вот — анкета.

— Не надо… — начал было я.

Но она, с насмешливым интересом глянув на меня, взяла протянутый Таратутой листок и присела к журнальному столику.

Анкета, которую Катерина заполнила каллиграфическим почерком, поразила нас еще больше. Диплом МГИМО. Лицензия Высшей парижской компьютерной школы. Два языка — английский и французский. Куча выездов за рубеж. Она даже родилась в Венеции.

— Родители поехали туда на Рождество. Папа в то время работал атташе по науке в Париже…

— Скажите что-нибудь по-английски! — потребовал Серега.

Она улыбнулась и мягким голосом прочитала какое-то стихотворение.

— Не понял! — опешил Таратута.

— Это на староанглийском времен Чосера… На старофранцузском что-нибудь не желаете? — предложила Катерина и посмотрела мне прямо в глаза.

Она сразу почувствовала во мне главного. Это ее умение в огромной толпе мужиков мгновенно определять самого сильного и главного потом не раз поражало меня.

— Спасибо, не надо! — спешно поблагодарил Серега. — Теперь — этикет…

— Этикет? — переспросила она у меня, не обращая на суетящегося Таратуту никакого внимания. — Кто вам завязывает галстук? Жена?

— Толик, — сознался я.

— Такие узлы давно не в моде… Серьезные люди могут вас неправильно понять.

Она легко поднялась из кресла, медленно, чуть покачивая бедрами, подошла — и оказалась выше меня на полголовы. «Это — каблуки!» — успокоил я сам себя. Касаясь прохладными пальцами моей шеи, Катерина распустила галстук, а потом быстрым и умелым движением завязала снова.

— Теперь с вами можно иметь дело! — полюбовавшись на свою работу, сказала она и вернулась к креслу, сев в него, как садятся на трон.

Она была холодна и недоступна.

— Это то, что нужно, — зашептал мне на ухо Таратута. — Я пошел с ней в сауну!

— Угоришь! — ответил я и повернулся к Катерине: — Вы хотите у нас работать?

— Все зависит от того, сколько вы будете мне платить.

— А сколько вы хотите?

Она написала что-то на листке бумаги, сложила и помахала им в воздухе. Сереге ничего не оставалось, как поработать почтальоном. Сумма, увиденная мной, была огромной! За такие деньги тогда, в 93-м, полагаю, можно было купить ядерный чемоданчик президента или полдюжины агентов влияния. Но в ту пору дела «Аэрофонда» шли прекрасно.

— Хорошо, подходит.

— Как, без сауны? — зашептал мне на ухо Серега.

— Я вас беру!

— Без сауны? — удивилась Катерина, покачивая туфелькой.

— Я вас беру! — твердо повторил я.

— Кто знает, может быть, это я вас беру! — улыбнулась она.

Хорошая секретарша — это посерьезнее, чем еще одна жена. Во всяком случае, времени с ней проводишь гораздо больше, чем с законной супругой. А с Катериной я проводил все время, потому что моя благоверная вместе с дочерью проживала на Майорке.

Женился я, кстати, еще в институте. Была у нас на курсе милая, но очень уж худенькая девушка по имени Таня, которая громче всех хохотала, когда я глумился над доцентом Плешановым, а во время институтских вечеров обязательно приглашала меня на белый танец. Робко положив руку на мое плечо, она каждый раз настырно вызывалась проведать меня в ходынской сторожке, отлично зная, что там уже перебывали многие студентки, аспирантки и даже одна хорошо сохранившаяся докторантка. Напросилась…

Через месяц весь институт знал, что Танька ждет от Шарманова ребенка. Отпираться и валить на кого-то другого не хотелось: в сторожку она и в самом деле явилась невинной, как засургученный пакет, дошедший наконец-то до своего адресата. В общем, минимум удовольствия и максимум неприятностей! Нет, она не устраивала мне сцен, не жаловалась в деканат, не натравливала на меня своего отца, скромного инженера-станкостроителя, или, того хуже, мать, врача-анестезиолога, не приглашала меня на объяснительный обед в их малогабаритную трехкомнатную квартиру в Печатниках. Она просто позеленела от интоксикации, как кузнечик, и прямо с занятий была увезена в лечебницу, где с небольшими перерывами и пролежала на сохранении до самых родов. Навещая ее, я иногда сталкивался то с отцом-станкостроителем, отводившим при встрече взгляд, то с матерью-анестезиологом, пытливо смотревшей мне прямо в глаза.