Юрий Поляков - Убегающий от любви (сборник)

После той, первой близости, острое любовное помешательство перешло у Саши в неизлечимую хронику. Вся его жизнь превратилась в одно знобящее ожидание этих свиданий на квартире журналиста, который теперь при желании мог открыть небольшой коньячный магазинчик.

Калязин отвозил Инну в Сокольники и, едва развернувшись, чтобы ехать на Тишинку, начинал жить мечтами о новой встрече.

На следующий день Гляделкин с утра вызвал к себе Сашу и строго спросил:

— Ну, получилось?

— Что? — зарделся Калязин.

— Что… что… Аннотация к мемуарам этой старой профуры! — буркнул однокурсник и поглядел на него с обидой.

Наверное, Левка сразу обо всем догадался и, зная Инну, ревниво, в деталях представлял себе, как это у них происходит.

А происходило нечто невообразимое, испепеляющее калязинские чресла и душу. Нет, в их объятиях не было ничего неизведанного. Неизведанной была запредельная, порабощающая нежность, которую он испытывал к возлюбленной. Порой Саша с усмешкой вспоминал убогие сексуальные исповеди, сочиненные когда-то для «Нюши», и поражался. Оказывается, он не знал об этом ничего! Или почти ничего… Если оставалось немного времени до возвращения журналиста, они расслабленно лежали, курили и обсуждали издательские сплетни и интриги. В этих разговорах Гляделкин никогда не назывался ни по имени, ни по фамилии, просто — «Он». Инна рассказывала Саше о себе, о матери, о сестренке, о том, как в десятом классе в нее влюбился молодой учитель физики, а однажды очень подробно изложила и всю историю своих отношений с военным переводчиком. Спокойно, даже с иронией, она сообщила, что в больницу попала, потому что хотела покончить с собой.

— Знаешь, мама меня на подоконнике поймала…

— Разве можно из-за этого?.. — удивился Саша.

— А из-за чего же еще? — удивилась она.

Кстати, военный переводчик впутался потом в какие-то нехорошие махинации с военным имуществом за границей, вылетел из армии, развелся, страшно запил и даже приползал к ней на коленях — умолял простить.

— Знаешь, что я ему сказала?

— Что?

— Я его спросила: «Вова, что полагается в армии за предательство?» Он ответил: «Высшая мера». А я — ему: «В любви тоже…»

— И что стало с этим Вовой? — спросил Калязин.

— Зашился и снова женился на чьей-то дочке, — равнодушно сообщила она. — Что ты еще хочешь знать обо мне — спрашивай!

— Нет, все понятно…

— Неужели тебе совсем не интересно, что у меня было с Ним?

— У всех что-то было… — отозвался он с трудно давшимся равнодушием. — Было и прошло…

— И тебя даже не волнует, любила ли я его? Спрашивай — я отвечу!

— Нет, это не важно. Теперь. Мне гораздо важнее знать, любишь ли ты меня?

— Не торопись! Я боюсь этих слов. Мне они приносят несчастье…

На самом деле ему было болезненно важно знать, что у них было, как у них это все происходило, какие слова она ему при этом говорила и главное — любила ли… Но услышать «любила» — значило навсегда получить в сердце отравленную занозу. А услышать «не любила» — еще хуже: гадай потом, солгала она тебе, пожалев, или была слишком исполнительной секретаршей.

— Скажи мне только: он для тебя хоть что-то еще значит? — осторожно подбирая слова, спросил Калязин.

— Ни-че-го. Полагаю, этого достаточно? — ответила она с вызовом.

— Конечно… Не обижайся!

Нет, ему было недостаточно! Ему очень хотелось спросить, например, вот о чем. Когда Он вызывает ее к себе в кабинет и дает обычные секретарские поручения, что она чувствует, зная, что этот вот человек выведал некогда все ее потайные трепеты и все ее изнемогающие всхлипы? А она сама, записывая в блокнотик задание и холодно поглядывая на Него, неужели никогда исподволь не вспоминает его лежащим в постели и бормочущим в ее разметавшиеся волосы какую-то альковную чушь… Но Саша прекрасно знал: спрашивать такое у женщины недопустимо. Скорее всего просто не ответит. А если и ответит? Куда потом, в какие глухие отстойники души затолкать ее ответ?

Из-за этих мыслей, составлявших неизбежную, а может, даже и необходимую часть обрушившегося на него счастья, Калязин начинал ненавидеть Гляделкина — его хитрый прищур из-под тонких золотых очков, остатки кудрей на вечно лоснящейся лысине, ненавидеть даже его дружеское расположение. А вот к вероломному военному переводчику, первому, надо надеяться, Инниному мужчине, так жестоко с ней поступившему, Саша не испытывал никакой ненависти — даже, скорее, благодарность. Ведь если бы он женился на ней, увез ее за границу… Но об этом даже не хотелось думать.