Жан Эшноз - У рояля

Вскоре перед ним возник мужчина довольно приятной наружности с открытым лицом, в костюме, сшитом на заказ. Он выложил на стол перед Максом три диска и, склонившись к нему, произнес без улыбки:

— Вы меня не знаете, но зато знаете мою жену и мою собаку.

Макс, моментально сообразив, о ком идет речь, решил, что настал его последний час, да и мы, зная, что смерть его близка, не без основания могли бы предположить, что именно сейчас это и случится. Но нет, ничего страшного не произошло. Должно быть, его жена сообщила ему об их краткой ночной встрече и, судя по всему, этот рассказ не вызвал у него ревности или кровожадных намерений. По словам мужчины, он сам в силу своей профессии был не чужд мира искусств.

— На чье имя подписать? — спросил Макс с тайной надеждой.

— На мое, — ответил мужчина, — меня зовут Жорж, я сегодня пришел один, без жены и детей.

В этот день Максу так и не удалось узнать имя женщины с собакой. В общем, все прошло совсем неплохо, но, уходя с благотворительного вечера, Макс все же немного нервничал. Если перед концертом он совсем не волновался и ему почти не хотелось выпить, то после — наоборот, он с коллегами пил шампанское бокал за бокалом, до тех пор, пока все не разошлись, тогда пришлось уйти и ему. По пути домой он заглянул еще в несколько баров, засиживаясь в каждом до закрытия, а затем, — боже мой, боже, — ничего не оставалось, кроме как вернуться к себе и лечь спать.

Было темно, холодно, сыро, и к тому же накрапывал дождь, когда Макс, ступавший еще довольно твердо, оказался на своей улице, пустынной в этот поздний час. Поскольку, прежде чем попасть к себе, он должен был пройти мимо дома № 55, он внимательно вглядывался в темноту перед собой, стараясь удостовериться, что муж той женщины, сменив милость на гнев, не притаился где-нибудь за углом, чтобы поговорить с Максом по душам. Но лучше бы ему было оглянуться назад, потому что внезапно он почувствовал, как чья-то рука, схватив за воротник, опрокинула его на тротуар, и не успел он глазом моргнуть, как оказался на земле, распластавшись на спине во весь рост, в то время как двое неизвестных, с лицами, скрытыми платками или чем-то в этом роде, склонились над ним. Пытаясь защитить лицо, Макс закрылся рукой, а нападавшие принялись его обыскивать. Без всяких церемоний они распахнули плащ, рванув его с такой силой, что две или три пуговицы отскочили и укатились в канаву — и правда, сезон опадания пуговиц.

Грабители методично извлекли все, что находилось в карманах, и Максу, которому показалось, что происходящее уж слишком затягивается, в какой-то момент пришла в голову мысль закричать, не то чтобы и вправду закричать, но хотя бы для очистки совести попробовать крикнуть в слабой надежде, что на его крик кто-нибудь придет. Но едва из горла Макса вырвался слабый и неуверенный звук, больше похожий на жалобный стон, как чья-то ладонь зажала ему рот. Правда, он мог бы без труда оттолкнуть эту руку, показавшуюся ему маленькой рукой подростка, но он боялся, как бы другая рука, может быть, такая же маленькая, но уже вооруженная, не занялась бы им более радикально, к тому же он почувствовал соленый и грязный вкус этой ладони на губах и из чувства брезгливости рефлекторно закрыл рот.

Кроме всего прочего, им овладела какая-то апатия, ему показалось, что гораздо приятнее лежать без движения, не вмешиваясь в происходящее и почти сладострастно отдавшись постыдному чувству покорности, отказаться от всякого действия. Так же бывает во время отчаянной, пропащей любви или на операционном столе, когда в ватной тишине операционного блока под ослепительным светом лампы анестезиолог в окружении хирургов в ку-клукс-клановских одеждах накладывает вам маску на лицо. Вот и сейчас, несмотря на лихорадочную деятельность двух типов, нависших над ним, Максу показалось, что время, словно в замедленной съемке, все больше растягивается и останавливается, подобно двигателю, теряющему обороты.

Не надо было ему этого делать, но иногда невозможно удержаться от непроизвольных и необдуманных действий, и Макс, подстрекаемый любопытством, стал потихоньку подглядывать сквозь пальцы — кажется, оба очень молоды, интересно, как они выглядят, — и вдруг резким движением, не отдавая себе отчета в том, что делает, сорвал платок с одного из них. Открывшееся ему словно в тумане лицо и в самом деле оказалось очень молодым. Он успел только различить на этом лице сменяющие друг друга выражения растерянности, негодования, ярости и злобы, как над ним мелькнула рука, удлиненная тонким стилетом, и молодой человек, судя по всему испуганный не меньше, чем его жертва, всадил клинок в горло Макса, точно под адамово яблоко. Лезвие прошло через кожу, затем, повредив по пути сонную артерию и яремную вену, разрезало трахею и пищевод, после чего, скользнув между двух позвонков — седьмого шейного и первого грудного, — рассекло спинной мозг Макса, и вокруг не было никого, совсем никого, кто мог это увидеть.