Дуглас Кеннеди - Особые отношения

О своем обеде с главным редактором Тони почти ничего не рассказал — обмолвился только, что все прошло хорошо. Но через пару дней он вдруг решил посвятить меня в детали их встречи. До вылета в Каир оставался час, когда он повернулся ко мне:

— Мне нужно кое-что тебе сказать.

— Что-то важное? Ты так серьезен. — Я отложила роман, который читала.

— Я не серьезен, просто интересно.

— Ты имеешь в виду…

— Ну, в общем-то, я не хотел заговаривать об этом, пока не вернемся из Лондона, потому что жаль было бы тратить последние два дня на обсуждение этой темы.

— Какой темы?

— Главный предложил мне новую работу.

— Что за работа?

— Заведующий отделом внешней политики.

Потребовалось несколько секунд, чтобы до меня дошло.

— Поздравляю. Ты согласился?

— Конечно нет. Потому что…

— Что?

— Ну… потому что я хотел сначала переговорить с тобой.

— Потому что это означает перевод в Лондон?

— Вот именно.

— Ты этого хочешь?

— Скажем так: его светлость очень прозрачно намекал, что я должен принять должность. Еще он намекнул, что после двадцати лет «в поле» настало время потрудиться в редакции. Конечно, можно было бы настаивать, чтобы меня оставили на прежнем месте, но не думаю, что мне удалось бы его убедить. Кроме того, возглавлять такой отдел — это, мягко говоря, не понижение… Пауза. Я сказала:

— Значит, собираешься принять предложение?

— Думаю, придется. Но… это не означает, что я должен возвращаться в Лондон один.

Снова пауза: я обдумывала его последнее замечание. Наконец произнесла:

— У меня тоже есть новости. И мне надо кое в чем признаться.

Он встревоженно посмотрел на меня:

— Что за признание?

— Я не принимаю антибиотики. Потому что горло у меня не болит. Но мне все равно нельзя пить, потому что… в общем, я беременна.

Тони достойно воспринял известие. Не вздрогнул, не побледнел. Конечно, на миг он оторопел, потом ненадолго задумался. Но после этого взял меня за руку, сжал ее и произнес:

— Хорошие новости.

— Ты правда так думаешь?

— Ну конечно. А ты уверена?..

— Тест дал положительный результат, — сказала я.

— Ты хочешь оставить ребенка?

— Мне тридцать семь лет, Тони. А это значит — теперь или никогда. Но то, что я хочу оставить его, вовсе не значит, что ты обязан быть с нами. Конечно, я была бы рада. Но…

Он пожал плечами:

— Я хочу быть с вами.

— Уверен?

— Абсолютно. И хочу, чтобы ты поехала со мной в Лондон.

Настала моя очередь слегка побледнеть.

— Ты как себя чувствуешь? — спросил он.

— Удивлена…

— Что тебя удивило?

— Направление, которое принял наш разговор.

— Тебя что-то волнует?

Это было мягко сказано! Хотя мне и удавалось скрывать тревогу во время поездки в Лондон (не говоря уж о неделе до отъезда, когда я уже знала от своего врача в Каире о положительном результате теста на беременность), она не оставляла меня ни на минуту. И у меня были для этого основания.

Да, какая-то часть меня спокойно радовалась беременности, но другая, не менее значительная часть моей личности была в ужасе. Может, дело было в том, что я как-то не думала, что могу забеременеть. Нет, с гормонами и инстинктами у меня все было в порядке, просто в моей вольной и независимой жизни совершенно не было места для такого-ответственного дела, как материнство. Поэтому открытие, что я уже беременна, меня потрясло и выбило из колеи.

Однако люди никогда не устают нас удивлять. Тони это, безусловно, удалось. По пути в Каир он до конца полета говорил мне, что беременность — это просто прекрасно; что вкупе с его переводом в Лондон это прекрасно вдвойне; что он видит в этом перст судьбы и что нам предстоит принять важное решение. Все это произошло как раз вовремя. Потому что мы так чертовски здорово подходим друг другу. Конечно, нам придется притираться, когда начнем жить одним домом, а мне придется привыкнуть к работе в редакции (Тони не сомневался, что я сумею убедить руководство «Пост» перевести меня в лондонский офис), но разве уже не ясно, что нам обоим пора смириться с неизбежностью и вообще остепениться?

— Ты имеешь в виду женитьбу? — спросила я, когда он наконец закончил.

Хоть и не глядя мне в глаза, он все же ответил:

— Ну… да, я… хм., да, наверное, так.

Внезапно мне отчаянно захотелось хлопнуть стакан водки, и я страшно пожалела, что не могу себе этого позволить.

— Мне нужно обо всем как следует подумать.

Тони сразу умолк. Он не давил на меня и всю следующую неделю не задавал никаких вопросов. Да это и было бы не в его стиле. Итак, вернувшись из Лондона, мы дали друг другу несколько дней на раздумье. Вернее так: он дал мне время на раздумье. Да, мы дважды в день разговаривали по телефону и даже один раз пообедали вместе — и при этом ухитрялись обходить молчанием вопрос, который интересовал обоих. В конце концов я спросила: