Елена Минкина: Я с тобою, Шуламит

Откуда я знаю, что ему взбрело в голову? Одно могу сказать, хоть ты и не поверишь, отец не имел ничего против тебя и, тем более, твоей сестры Шоши. И не собирался «обидеть Шошиного мальчика в его главный день». Посмею предположить, ни мальчик, ни мой отец даже не вспоминают о существовании друг друга.

Да, забыл он, вот и все! Забыл, что бар-мицва выпадает на то же число. Все-таки они очень старые люди.

И не надо утверждать, что я всегда выгораживаю своих родителей. Ты прекрасно знаешь, что я уже давно сделал свой выбор.

А знаешь, что мне больше всего понравилось в вашем доме? — Уважение. Я почувствовал себя мужчиной. Да, да, не тихоней и неряхой Додиком, а полноценным взрослым мужчиной, которого с радостью ждут, кормят горячим обедом, усаживают на лучшем месте. И при этом не задают вечных дурацких вопросов про учебу и вымытые руки.

Я никогда не говорил тебе, но дома меня не слишком любили.

Помнишь, перед нашей свадьбой я сказал, что хочу иметь четное количество детей? И ты еще сразу ответила, что согласна, но не меньше четверых? Я так благодарен тебе за это!

Не дай Бог родиться средним братом!

Шмулик всегда был независим и уверен в себе. Ты знаешь, он в шестнадцать лет мог остаться ночевать у девчонки, и отец ничего ему не говорил, абсолютно ничего! Я обожал отца, я так хотел, чтобы он мной гордился, но где мне было дотянуться до брата! Я даже так и не дорос до него. И плавал хуже, и задачки всегда не сходились с ответом.

А Эяль, мамин любимчик, уродился домоседом и отличником. Он вообще не любил гулять, представляешь?! Сидел на балконе и решал шахматные задачки!

И оба брата — красавчики, ты только подумай! Из всей семьи только мне досталась эта чертова белая кожа. В стране, где прекрасная погода и 10 месяцев в году солнце, я по улице спокойно не могу пройти! Вместо нормального загара — сплошной красный ожог. Даже брови рыжие, нарочно не придумаешь!

В нашем доме всегда была какая-то тоска. И чистота. Я с ума сходил от этой чистоты! Не следи, не кроши, не брызгай, не бросай…

Можно ли в 10 лет чинно ходить по дорожкам, когда так мягко и весело бегать по траве! Конечно, ботинки пачкались и оставляли следы на мамином стерильном полу, я пытался снимать их за порогом, но тогда пачкались белые носки.

Нет, ты скажи, для чего ребенку белые носки? Или белые воротнички, которые так обожал мой отец? Сколько ни мой шею, к вечеру они становились коричневыми. Особенно если поиграть после школы в футбол.

Наши дети спокойно кромсают свои футболки, вырезают ножницами дыру побольше. И правильно делают, — дышать легче и шея не потеет. Но попробовал бы я сделать нечто подобное! Или прорезать дырки в джинсах, на попе и на коленках, как твой ненаглядный Офер! А ты, как ни в чем не бывало, целуешь его в грязную морду и исправно стираешь эти жуткие джинсы, и за это я тебя отдельно люблю.

Я очень любою тебя, Мази, и наш суматошный дом, и наших шумных и беззаботных детей.

Я долго боролся за признание и любовь родителей. Особенно отца. Он всегда был мягче и теплее мамы, хотя и пытался скрывать. Почему-то проявление любви к детям у них считалась слабостью. А я так любил сидеть у него на руках, держась за родную колючую шею, или хотя бы идти за руку на прогулках. Я так мечтал быть похожим на его погибшего брата, ведь я носил его имя.

Но ничего не удавалось! Шмулик затмевал меня силой и независимостью, Эяль — слабостью и послушанием. Тогда я начал протестовать, отказался учиться музыке (о чем до сих пор сожалею), стал дружить с марокканскими мальчишками, целый день гонял в футбол и даже пытался не умываться.

Но стало только хуже — отец кричал и называл уродом, мама тихо плакала и обнимала толстого Эяля, посадив его к себе на колени. Этого я просто не мог видеть, я боялся, что она разлюбит меня навсегда. Когда она перестала заходить ко мне в комнату перед сном, я решил смириться. Я даже взял отсрочку от армии, как и Шмулик, и поступил в университет. На юридический! Родители сразу подобрели, мама даже начала мною гордиться. Не зря говорят, что каждая еврейская мать мечтает видеть своего сына доктором или адвокатом. Кроме того, на юридическом было меньше математики, не то, что на электронике, где учился Шмулик.

Боже мой, Мази, какая это была скука! Правила, еще правила, опять правила, параграф 5-й, параграф 20-й… Бесконечное жевание законов и переписывание документов. И так на всю жизнь?

А какие противные девчонки там учились! Впрочем, их и девчонками было трудно назвать. — Взрослые тетки, все после армии, все воображалы и уродины. Они же из принципа не красились и не носили украшений, чтобы их не спутали с сефардами. Они не вылезали из маек и джинс ни в будни, ни в праздники. С их-то семитскими задницами!