Филип Дик - Шалтай-Болтай в Окленде

Среди посетителей имелось даже несколько женщин. В большинстве, однако, пожилых. С первого взгляда было ясно, что они крикуньи и уродки. Он отвернулся.

Недалеко от входа высокий негр лет тридцати пяти, в пальто и коричневом свитере, надувал воздушный шарик. На полу рядом с ним, высунув язык, тяжело и часто дышал упитанный черно-белый спаниель. Все, казалось, смотрели на пса. Негр надувал шарик, и тот становился все больше; люди вокруг выкрикивали разные предложения.

Что это? — полюбопытствовал Фергессон. Он повернулся, чтобы посмотреть.

Пес, тяжело дыша, уселся на задние лапы. Он не сводил глаз с шарика, который теперь был размером с арбуз. Шарик был красным. Негр, смеясь, отвел его ото рта и утер губы тыльной стороной ладони. Смех мешал ему надувать дальше.

— Слышь, — сказал кто-то из его приятелей, протягивая руку. — Дай-ка его мне.

— Нет, я сам надую; ему больше нравится, когда надуваю я.

Он снова стал дуть, шарик распухал, собака смотрела. Внезапно плечи негра затряслись, и он выронил шарик. Тот с шипением устремился прочь. Множество ладоней хлопали по нему, когда он скакал по полу. Пес заскулил и бросился за шариком, потом повернул обратно. Его округлое туловище подергивалось. Прислонившись к стене, негр беззвучно смеялся, а его друзья шарили меж столов и стульев в поисках опустевшего шарика.

— У меня еще есть, — сказал негр, сунув руку в карман пальто. Оттуда, словно пальцы перчаток, показались шарики. — Ух ты, — изумился он, — да у меня здесь все шарики на свете; бросьте тот, он грязный.

На этот раз он стал надувать желтый шарик. Пес делал глотательные движения и то высовывал, то прятал язык. Странно, подумал Фергессон, а собаке-то что здесь нужно? Он подумал о своей собственной собаке, погибшей под колесами машины клиента. Та собака спала у него в мастерской, под машинами, которые он ремонтировал. Теперь прошло уже несколько лет.

Желтый шарик был полностью надут, и негр завязал его горловину. Пес, встав на ноги, алчно скулил, поднимая и опуская голову.

— Бросай ему шарик, — настаивала какая-то женщина. — Не заставляй его ждать.

— Давай, — сказал еще один из-за стола.

— Да не тяни ты, бросай.

Негр, высоко подняв шарик, позволил ему упасть. Пес поймал его носом и боднул. Шарик поднялся и перелетел через стол. Пес последовал за ним и снова его боднул; шарик взлетал и падал, а пес все время держался под ним. Люди расступались, чтобы дать ему дорогу. Пес с открытым ртом скакал по кругу, будто его упитанное тело было деталью цевочного зацепления, приводящего его во вращение. Он не видел ничего, кроме шарика, а когда на кого-нибудь натыкался, тот отодвигался, чтобы пес мог бежать дальше.

— Эй, эту собаку надо поместить в психиатрическую лечебницу, — обратился Фергессон к соседу по стойке.

Он начал смеяться. Он смеялся, пока не почувствовал, что из глаз у него льются слезы; откинувшись к стойке, он повизгивал от смеха. Пес метался между стульями и ногами людей, прыгая на шарик, ударяя его, вновь и вновь поднимая его в воздух, а потом, возбужденный, куснул его — и шарик лопнул.

— Тяф! — пропыхтел пес и остановился как вкопанный.

Глаза у него помутнели, он сел, хватая воздух огромными грубыми глотками. Казалось, у него голова идет кругом. Лоскуты, оставшиеся от шарика, собрал с пола молодой цветной парень в пурпурной рубашке — он осмотрел их, а потом спрятал в карман своей спортивной куртки.

— Господи, — сказал Фергессон, вытирая глаза. Пес устроился отдыхать, а негр опять надувал шарик. На этот раз голубой. — Сейчас снова побежит, — сказал он соседу по стойке, который тоже смотрел с ухмылкой на эту сцену. — Он что, так и бегает весь вечер? Не устает?

— Хватит, — сказал негр, выпуская воздух из шарика.

— Нет, давай еще, — потребовала женщина.

— Еще разок, — сказал кто-то у стойки.

— Он слишком устал, — сказал хозяин пса, засовывая шарик обратно в карман. — Позже, может быть.

— Ничего не понимаю. Какой прок от этого псу? — сказал Фергессон, обращаясь к соседу по стойке.

Тот, продолжая ухмыляться, помотал головой.

— Это против природы, — сказал Фергессон. — Извращение какое-то. Наверное, он ни о чем, кроме шариков, не думает, что днем, что ночью. Ни о чем, кроме шариков.

— Хуже, чем некоторые люди, — сказал сосед по стойке.

— У животных нет разума, — сказал Фергессон. — Не знают, когда надо остановиться. Ими завладевает какая-то идея, и все. Они никогда с ней не расстаются.

— Инстинкт, — сказал сосед по стойке.