Филип Дик - Прозябая на клочке земли

Но это не я с ней сделала. Это произошло само собой. Я лишь лежала здесь, удерживала тебя. Я прилепила тебя к моей постели.

— Слушай, — сказала она, рухнув на кровать рядом с ним. — Давай-ка выйдем.

— Куда?

— На улицу.

Лиз слезла с кровати, схватила его за руку и потащила. Когда он встал на ноги, она повела его из спальни к двери, выходившей в сад.

Они ступили на мокрую траву, и их обдало холодным ветром. Весь двор был погружен в темноту.

— Я не хочу выходить, — сказал Роджер. — Нас могут увидеть.

— Не увидят.

Опрокинувшись на траву, она увлекла его с собой, к себе.

— Сюда, — шепнула она.

На землю, в сырость, где можно дышать. Я нахожу тебя в темноте. Она нашла его и ввела в себя, туда, где он уже был. Темно? Не теряйся. Я здесь, сказала она. Под тобой. Вокруг тебя. Чувствуешь меня со всех сторон? Ты разве не понимаешь, что это я? Он опустился на нее всем весом, вдавив в траву. Какое-то насекомое, может быть, паук, проползло по ее ноге на бедро. От травинок у нее зачесалось тело. Ей хотелось извиваться. Двигай меня всю. Я чувствую, как шевелится каждая мышца. Теперь я везде. Лиз прикоснулась к нему в темноте и стиснула его в объятиях, придавила к себе.

Слейся со мной, просила она. Кто я? Я та же, какой была всегда. Я не меняюсь. Но меняется все остальное. Я вижу, как она стареет, как ненавидит меня. Это так же верно, как то, что во мне кипит настоящая жизнь. Вирджиния, я здесь: ты найдешь меня в темноте? Найдешь. Ты узнаешь меня по запаху — так пахнет трава.

— Она похожа на меня? — спросила она.

— Кто?

— Вирджиния.

Он что-то пробурчал.

Вирджиния, ты тонкая. У тебя узкое тело. Как бы ты себя вела? Твердой была бы, холодной как камень. Сухой, как лист. Ты кричала бы? Двигалась бы?

Я вышла за него, когда мне было девятнадцать. Я тогда еще жила с родителями в Лос-Анджелесе. Он играл с моим отцом в карты, и отец, врач, подходил к комоду, выдвигал ящик, в котором хранил образцы лекарств разных фармацевтических фирм, и нагружал его всевозможными пилюлями, всем, что тому было нужно. Он нравился моему отцу. Они разговаривали о япошках и Рузвельте, о Советском Союзе и Фрейде, и о Джо Хилле [27] Джо Хилл — Скорее всего, имеется в виду американский поэт шведского происхождения, рабочий, борец за права трудящихся, революционер, активист профсоюза «Индустриальные рабочие мира» (Джозеф Хилстром, настоящее имя Йоэль Эмануэль Хеглунд; 7 октября 1879 г. — 19 ноября 1915 г.). В январе 1914 года Хилл был обвинен в убийстве в Солт-Лейк-Сити владельца бакалейной лавки, бывшего полицейского офицера, и его сына. Вскоре после перестрелки в лавке Хилл обратился к врачу с огнестрельной раной. При Хилле был пистолет, от которого он избавился по дороге от врача домой. Место получения им огнестрельного ранения Хилл назвать отказался. Хилл не признал своей вины, в итоге был признан виновным в результате громкого и противоречивого судебного разбирательства. Расстрелян в американской тюрьме 19 ноября 1915 г. . Летом мы с ним поехали на север, в долину Салинас, посмотреть на фермы. Мы нашли славное хозяйство, где выращивали овощи и паслись коровы и овцы. Овец он ненавидит.

— Ты ненавидишь овец, — сказала Лиз вслух.

Роджер снова ответил что-то невнятное.

Где-то через год я забеременела. Сначала родился Джерри, потом Уолтер. Последним появился на свет Грегг. Он всегда был его любимцем. Мы прикупили еще земли и завели свиней, и у нас всегда были куры и утки. Выращивали люцерну. Он хорошо разбирается в сельском хозяйстве. Даже мелкую ферму сделал рентабельной. За четырнадцать лет она стала у нас полноценным предприятием. Сейчас Джерри тринадцать, а Уолтеру двенадцать. А Греггу — семь.

— Семь, — произнесла она. — Греггу ведь семь лет?

— Около того, — отозвался он.

Я срываю с наших деревьев абрикосы, персики и зеленые сливы «сатсума». Сушу абрикосы на лежащей вровень с землей деревянной двери подвала. Варю сливовое варенье, делаю виноградное желе. На пеньке за сараем отрубаю голову курице — та в панике хлопает крыльями, разбрасывая перья. На кухне у стола стоит Грегг и смотрит, как я вспарываю курице живот, чтобы выпотрошить ее. Я объясняю ему, для чего нужна каждая часть внутренностей. Показываю камешки во втором желудке. Разрешаю ему подержать в руках яйца, так и не вышедшие на белый свет. В гостиной спит малыш.

Люблю тебя, сказала она. Ты — мой. Где-то там стареют люди. Она чувствовала, как они старятся, слышала, как они скрипят, как трещат их кости. В домах, тех и этих, в посуде скапливалась пыль, пыль покрывала полы. Собака его не узнала: его не было слишком долго. Никто его не знал. Он ведь покидал этот мир.