Зэди Смит - Собиратель автографов

— Багли. Рад тебя видеть. Ты идешь?

— «И смерть, — Багли зачем-то задрал голову к потолку с кое-как намалеванными фресками, — свою утратит власть» [99] Строка из стихотворения Дилана Томаса. . — Он положил руку на плечо Алекса и больно его сжал. — Как только услышал, первым делом поставил кассету с этим «Пекином», и все о’кей, конечно, не лучший ее фильм, но она там такая молодая и симпатичная… точно тебе говорю, сразу почувствовал: смерть над ней не властна. Она правда будет жить вечно. В наших сердцах, в нашей памяти. И в фильмах, конечно, прежде всего.

— Действительно ужасно, — поддержал Лавлир. — А теперь, ты уж нас извини…

— А ты тоже для нее стараешься, точно, — продолжал Багли. — На самом деле она была такая молодая! Без всяких оговорок. И для всех, кто ее любит, стараешься. Хотя лично мне кажется, что было бы пристойно немного подождать… я бы не смог вот так, сразу… Кроме того, жду сейчас проверки своих автографов, поэтому… А то, что ты от этого получишь… просто сегодня ты здесь, играешь в фильме ее жизни, а завтра сам станешь режиссером…

Алекс закашлялся, надеясь хоть так избавиться от Багли, который тут же шагнул к нему и услужливо похлопал по спине.

— Он так расстроен, просто расстроен — да и мы все, — зашептал Багли Лавлиру. — Это всегда тяжело, и конечно, он же с ней встречался…

Алекс перестал кашлять и насмешливо посмотрел на Багли. Один его вид вызывал тревогу и сердцебиение. Не Багли, а сплошная галлюцинация. Ничего более невкусного мир прежде не знал.

— А что ты делал, — подытожил Багли, — когда услышал?

— Держал в руке еще дымящийся пистолет, — огрызнулся Алекс, снимая куртку. Не в той он был кондиции — выпил всего-ничего, — а руки чесались заехать этому доставале, чтобы раз и навсегда отбить у него охоту совать свой нос куда не следует.

Тут их подхватила толпа Собирателей и понесла в аукционный зал. Алекса зажало между двумя изрядными животами и подняло в воздух. У входа ему встретился Доув, со свернутым в трубочку каталогом, покусывающий нижнюю губу. Только-только пошел четвертый час, но от него уже изрядно попахивало хересом.

— Ждал тут вас целую вечность, — пропищал он неожиданным фальцетом. — Вон ваши места. Твои лоты в самом начале, Тандем. Вот-вот их объявят.

— А сейчас… — прогудел аукционер.

— Не могу в это поверить, — причитал Лавлир пятнадцать минут спустя.

Он повернулся и уставился на Алекса, словно в первый раз его видел. И не он один испытал шок. Предложение цены летало, как шарик в пинг-понге, между толстяком в первом ряду и таинственным покупателем, звонившим по телефону. И чем дальше, тем больше взглядов — благоговейных, недоуменных — ловил на себе Алекс, по залу раз, два, три пробежала волна шепота, подобная шелесту пересчитываемых купюр. Алекс был не в себе, у него звенело в ушах. Эстер говорила правду: именно этого он хотел — но только не понимал, насколько сильно. Десять лет кряду он только смотрел на больших людей. А так хотел сам стать большим человеком — хоть на денек. Ощутить все самому. И вот невозможное стало возможным. Он в буквальном смысле слова вырос. Стал частью этой безумно большой цифры, этой суммы, которую только что назвал аукционист, и следующей, и еще одной. Алекс воспарил и слился с узорчатыми шестиугольниками на потолке, растекся по роскошному голубому ковру внизу и весь словно вспыхнул от устремленных на него взоров. Голова шла кругом от этого восхитительного чувства, пусть и охватившего его лишь на несколько коротких мгновений.

Через какие-то десять минут Алексу захотелось положить всему этому конец. Встать и сказать, что это даже не его деньги. Но он сидел на своем месте как приклеенный, купаясь в лучах славы, окруженный восхищением и ненавистью. Его подмывало вскочить, поднять руки и объявить: «Друзья, коллеги, я один из вас, это не мои… не надо думать, что это мои…»

Но вместо этого он сидел, понурясь, и слушал, как взлетает цена. Выше, выше. Понимал, что надо радоваться, думать о Китти, которую подхватит и понесет к свободе приливная волна этих денег. Но он только чувствовал, как на глазах всей аудитории превращается в общую мечту этих людей: «Ему можно больше не работать». Наверное, именно этого и он сам хотел больше всего. Лотерейного билета, нежданной удачи. Отчаянно надеясь, что именно его выберет судьба, которая выделяет счастливцев из толпы других людей…

Он слышал их — не шепот собравшихся в зале, а шепот всего мира. В нем было столько печали — в этом стонущем хоре. Потому что удача оскорбляет мир. Так говорил Ли Джин. И в кино полным-полно седовласых мудрецов, но Алекс вспомнил только один случай из своей жизни: увидев по телевизору землетрясение в Китае, он повернулся к отцу и поздравил его, что им посчастливилось сидеть здесь, а не там. Ли Джин чмокнул его за дерзость и сказал, что эта удача оскорбляет мир. Что безвинно гибнущие люди им завидуют. И теперь он слышал их голоса в этом зале, печальную толпу призраков (и Ли Джина среди них?), которые страдали и умирали, стараясь постичь, почему именно Алексу Ли Тандему так беспричинно и лучезарно улыбнулась удача.