Николай Ивеншев - Против часовой стрелки

Иногда Калачева дразнила мысль: «А что, если он вложит в тетрадку Светы Сукачевой записку, назначит ей свидание? Как она отреагирует на эту записку? Гм…» Хотя — дурь, конечно. Он в отличие от беспросветных глупцов умел видеть себя со стороны, другими глазами, критическими. В глазах Светы Сукачевой Владимир Петрович Калачев что- то вроде замшелого пня с глазами, этакий Иеронимус Босх.

Сергей живо отрапортовал, получил свою заслуженную «пятерку». Теперь он вдвойне счастлив: из‑за новых кроссовок и из‑за новой конфетки — пятерочки. По коридору гулко пронеслась толпа, это — из спортивного зала в раздевалку. Близился конец урока. Калачев взглянул на часы и опешил. Часы остановились. Видно, тот черт куд- латый — бородатый, фокусник отомстил‑таки. Дунул — плюнул и пошли!.. Вернее, опять остановились. Правильно говорят люди… А что люди! И что деньги?! Не за надувательство обидно, а то досадно, что часовщик победил в поединке.

Света Сукачева заглянула ему в глаза:

— Света, ты чего?

— Вот вы здесь о революции говорили, о Блоке, а я знаю, почему Блок написал свою поэму. С испугу! Ему не очень‑то хотелось схлопотать пулю из большевистского маузера, вот он и наворотил приэывчиков: «Бей, режь…»

— Ну, вот, — подумал Калачев, — вот оно и случилось, вот Сукачева мстит мне за ложь. И это еще не все, глаза у Сукачевой еще горят. Он промямлил: «Да… может быть… но надо, как в учебнике».

— Почему надо? — полоснула она его холодными глазами, вмиг обледеневшими. — Почему мы все врем, врем, врем? Все живут десятью жизнями, придуманными и настоящими и врут, врут. Чтобы защитить основную, спрятанную жизнь? Так?

— Правда, — согласился Калачев. Он никогда бы не подумал, что семнадцатилетняя девушка может так по — старчески мудро мыслить. Конечно же, за этими красивыми глазками живет целый мир. Настоящий мир, не бутафорский. Вот вам и Светочка, вот вам и прелестница!

Она идет к доске, и золотой пушок у нее на шее сияет так мило, что хочется заплакать, завыть, биться головой о стену: «Где мои семнадцать лет?!» Но это уже фарс.

6 Заказ 54

Боже мой! В учительской опять разговор о Кашпировском. Время, что ли, остановилось? Анна Ивановна излизала свои сухие губы:

— Это еще ничего, а вот показывали одну немецкую актрису, у нее болезнь такая, ампилоция… нет — нет, что‑то вроде того, по — нашему облысение. Да, облысение! Так после сеансов Анатолия Кашпировского у нее новые волосики выросли, кудрявая такая головка стала, прелесть.

— Деньги! Все — мани — мани! Если они есть в кармане, то все чудесно, — невпопад вклинился ежик — трудовик Максимов.

Калачеву это было глубоко безразлично, не раздражало, как раньше: он радовался, что увидел золотую шейку своей ученицы. И Света победит. Она будет лупить правду — матку в глаза. Теперь уже всегда. Наверное, всегда. Он радовался, как и вчера дочернему признанию: «Папа, я никуда от вас не уеду». Остановка дедушкиных часов — такой пустяк, такая ерунда на постном масле. Надо все- таки сказать хмырю — часовщику, что он о нем думает. Завтра и скажет. Завтра, утром.

Опять Калачев вспомнил, что Лена, как и мать, так же задает вопросы и отвечает на них. Наследственное.

— Пап, а почему так устроено, что человек истребляет в первую очередь самое качественное и благородное?

Не было еще такого случая, чтобы красоту и не примяли, не вытоптали, не вышвырнули в помойное ведро.

Может быть, вначале охотники за красивыми девицами и поскромничают, не по Сеньке, мол, шапка — все же найдется такой, который будет ей петь романсы с ласковой першинкой в голосе, который раза два поцелует ее ладошку, наговорит какой‑нибудь комплиментарной ерунды. Она, доверчивая, ребенок по сути, превратится в игрушку.

Оказался неправ Калачев. Не пел автослесарь сахарным голосом романсов, не дарил отвратительно — наглых садовых цветов. Просто пришла пора. Лена подала заявление. Надо Калачеву теперь рыскать по станице в поисках дешевых продуктов для свадьбы, мяса. Один ветеринар обещался помочь, но обещаний мало. Надо сходить к родителю Наташи Масленниковой. Он звал, сулил. Глаза у родителя добрые. Он толст, значит, щедр.

Калачев пошарил по тумбочке рукой, не вставая с постели, наткнулся на ремешок часов. И так, автоматически,

равнодушно глянул на циферблат. Часы шли. Однако? Однако вся шутка заключалась в том, что ажурная стрелка часов двигалась не вправо, а влево. Часы шли… назад. Или, выражаясь каламбурно, они шли против часовой стрелки. Калачев встряхнул их, как градусник. Опять поднес близко к глазам. Идут. Назад! Вот кудесник — бородач! Калачев положил часы на тумбочку. Они остановились. Как же это он придумал, какое колесико переставил, чтобы так вот посмеяться над владельцем, а то и отомстить? Семь рублей семьдесят семь копеек. С него самого надо содрать семьсот семьдесят семь рублей за такую глупейшую шутку.