Николай Ивеншев - Против часовой стрелки

— Не согласен.

— Это потому, что молодой. Возьмите, к примеру, записку вашего отца, в записке — ложь, ложь, ложь — гнусная экзальтация. Мне это ваше письмо не нужно. Оно только раздражает.

«Обидно за отца, — подумал Калачев и одернул себя, — за какого отца? За себя? Зря приезжал…»

Она поглядела на Калачева долгим серым взглядом. Вопросительно.

— Сейчас я кофе поставлю, посидите пока.

Она ушла. Калачев огляделся. До этого он был занят только своими чувствами и разговором с ней. Он огляделся и понял, что она еще более одинока, чем он. Можно это определить даже по обстановке в комнате, по разношерстности ящиков, стульчиков. Нет никакой гармонии. И это у кого? Как она была последовательна и целостна! Все вещи' тогда были продолжением ее тела.

На полках — книги самые разные, собраны без системы. А еще учительница! У людей, определивших свою цель, не так все, не так. Она принесла кофе, разлила его по чашкам и тут же закидала Калачева вопросами. Стиль ее теперешнего поведения похож на Татьянин. Вопрос — ответ, сама задает — сама отвечает.

— Но как сказать — не любила? Все девушки нашего факультета немного чокнутые. Они заранее начертали свою судьбу в соответствии с судьбой какого‑то книжного героя или героини. Там — Наташи Ростовой, Лизы, Настасьи Филипповны.

— Вы — Настасья Филипповна?

— Да, я Настасья Филипповна, только пародия на Настасью Филипповну, карикатура.

«Как же она может перед незнакомым человеком говорить такое?»

— Наговариваете на себя, — Калачев отрицающе замахал ладонью.

— Минуты две всего я любила вашего отца. Он мне показался витязем без тигровой шкуры. Было и такое. А потом он мне стал совершенно ненужным. Он мне всегда казался ограниченным, каким‑то чудиком. Из героев Василия Шукшина.

— Но мой отец не ограничен. Он много знает… знал, — запротестовал. — Он был первоклассным пчэтом. Вы ведь знаете его стихи: «Упаду на колени. Над пропастью падать»?

— Да, вы правы. Но мне не нужны были поэты! Мне нужны были тогда крепкие парни с железными мышцами, с белыми острыми зубами хищников, да и жизнь нравилась роскошная.

— Опять наговариваете.

— С какой стати! Вы ведь, Андрей, посторонний человек. Сейчас сядете в поезд и тю — тю! И вот я вам сообщаю, как на духу, как на исповеди. Мне некому об этом говорить. У меня этих ребят с белыми зубами было видимо- невидимо. В месяц по пять — десять. Тогда ведь иммунодефицита не боялись. И я над всеми смеялась. Извиняюсь за грубость, по — иному не скажешь — была я самой настоящей 6…Ю…

— А потом?

— Потом — суп с котом. Вышла замуж за Дантиста. Он был самым противным из моих знакомых. Пил крепенько. И я вышла за него по принципу «назло кондуктору куплю билет».

Она жалко улыбнулась.

— Понимаете вы это, Андрей?

— Кое‑как, — отставил он в сторону чашку. Он понял, что совершенно ничего не понимает. Полный аут. Кто она? Красавица! Серые глаза, ослепительная кофточка. Он приехал сюда из‑за какого‑то отца. Нуда, отца? Отец письмо прислал?

— Сейчас все по — другому, иные времена, иная молодежь. Вот если поехать в город, где ваш отец жил… туда хочу… поглядеть. Мой‑то муж загнулся. От пьянки. Деньги для нас с дочкой колотил, а сам того…

«Соблазнительная, очень соблазнительная, — думал Калачев, — но о муже — такими словами! «Загнулся»!»

— Нет проблем, можем — в город. Будем кутить, — откликнулся он довольно смело.

— Правда, я — старушка?

— Бальзаковский возраст! — ввернул Калачев, он ощутил себя пошляком. Пора решать, кто он такой: Владимир Петрович или выдуманный Андрей. Он — Андрей и тысячу раз — Андрей. И надо спешить, так как он ощутил в себе очередной толчок и почувствовал, что фирменные кроссовки его стали великоваты. Он теперь понимал, что нельзя верить ничему, нельзя верить ее словам. Хотя бы вот этим словам о городе. Впрочем, кто знает?

— А я перерою в шкафу все старенькое, студенческое. Найду черную юбку и белую кофту. Мода ведь возвращается. Так, Андрюша? Можно мне вас называть на «ты»?

— Конечно, буду рад.

Хорошо было бы погладить ее по ладони, по этой гибкой ладони.

— Нырнем в мое прошлое с тобой? Дня на два? Никто меня не хватится.

— Меня тем более.

— Мы поедем туда. Возьмем такси. Ты, Андрей, будешь покупать мне цветы. Будешь, Андрей?

— Мы устроимся в гостинице. В «Интуристе». Переплатим, а устроимся.

— В вечернем ресторане вы, Андрей, двадцать пять минут будете глядеть мне в глаза. Безотрывно, как демон. А потом, выпив по последнему бокалу шампанского, мы поднимемся наверх, в номер… Хотите еще кофе?