Эдуард Лимонов - В Сырах

Ну конечно, я примеряю миф на себя. Но Гёте сделал то же самое, примерил Фауста на себя. Иоганн Георг Фауст существовал в Тюрингии, его годы жизни определяются приблизительно с 1480 по 1540. Известно, что Фауст учился в университете города Виттенберга. Там же преподавал с 1513 года великий реформатор Мартин Лютер (Martin Luter). И его годы жизни почти совпадают с годами жизни Фауста — 1483–1546. Напомню, что именно в Виттенберге доктор Лютер вывесил свои знаменитые «95 тезисов», положившие начало движению Реформации в 1517 году. А также выскажу мнение, что доктор Фауст, из народной легенды о нём — явная реакция на наступавший пуританизм лютеранства. Вероятнее всего, исторический Фауст, чернокнижник, прелюбодей, прожигатель жизни, маг и чародей также был (хотел быть и был) полным намеренным антиподом доктора Лютера. Два противоположных доктора из Виттенберга чрезвычайно интересны.

С самой красивой в моей стране женщиной, актрисой, мы родили двух детей. Однако ещё до рождения второго ребёнка, — дочери, её, как говорят, «бес попутал». В далёкой Индии она, ей исполнилось тридцать три года, пережила возрастной и мировоззренческий кризис. Вернулась из Индии чужим и враждебным мне человеком. Всё произошло мгновенно, в течение одного месяца. Магически, без видимых причин. И тем более демонстративно магически: посудите сами — тут и магическая Индия, и число «33», и особенный чудесный ребёнок Богдан, соответствующий характеристике ребёнка Фауста и Елены: «плодом их связи является ребёнок», вовсе не похожий на ребёнка Маргариты. «Это особенное, чудесное существо».

Я дальше попытаюсь распутать чуть-чуть иррациональное, сейчас же хочу вернуться к Гёте. Ну понятно, что Фауст и его история — это путь немногих храбрых и избранных. Это путь тех, кто выжил, дожил, имеет высочайший уровень мудрости, какой только может достичь человек сам. И только перед таким появляется дилемма: неужели это всё, что есть? Как же пробиться дальше, за человека?

Что немедленно бросается в глаза во время чтения и после прочтения трагедии Гёте — это её старомодность. Одно то, что она написана в стихах, уже делает её старомодной. Так как немецким я овладеть в жизни не успел, то неспособен оценить всю красоту и мощь этих лучших, как уверяют нас исследователи, стихов во всей немецкой литературе. Переводы, однако, способны донести смысл, я предпочёл перевод Н. Холодковского конца XIX века изыскам перевода Пастернака, уводящего от смысла.

Образность, машинерия сцен выглядят нарочито старомодными, но тут с автора взятки гладки — перед ним был средневековый сюжет. Надо было его решать адекватными средствами. Гёте бился над «Фаустом» всю свою жизнь, первые наброски сделаны, когда ему ещё не было двадцати пяти лет, последние, в восемьдесят два года, за год до смерти. Он оттачивал свой труд и перетасовывал. Средневековый «Пролог на небе», когда Мефистофель появляется у Господа и просит разрешения искусить Фауста, и получает его, — замечательно наивен, однако понятно, что в символической трагедии эта сцена, как в философском трактате, иллюстрирует категории теологии и философии. Так же, как путешествие Фауста и Мефистофеля на гору Брокен, на шабаш ведьм в Вальпургиеву ночь. Так же, как сцена «Кухня ведьмы», где Фауста поят чудесным зельем, сообщающим ему молодость и, как сейчас говорят, «сексуальную потенцию». Кстати говоря, упрямое человечество среди других нужных ему вещей изобрело ведь в конце концов «Виагру», и сцена из «Фауста», если её немного осовременить, будет сегодня более прозаической, лишённой демонизма, и называться будет «Визит старика в аптеку».

Гете попытался написать и написал универсальную историю о мытарствах человека высшего типа, позже другой немец, Ницше, прочно приклеит для такого человека определение, взятое им из «Фауста»: сверхчеловек. На самом деле этот немецкий путь прямиком вёл через немецких романтиков к Гитлеру. Это я замечаю не для того, чтобы разразиться нравоучительным осуждением, но лишь правды ради.

Гёте написал архетипическую историю блужданий («кто ищет — вынужден блуждать…») сверхчеловека. Фауст уже вначале изображён в виде старого учёного, успевшего воспринять все знания эпохи. И тут Фауст упёрся в невидимую стену, ограничивающую возможности человека. Острым умом исследователя и учёного Фауст ищет способ расширить территорию, покорённую его разумом. Он готов и к сверхъестественным способам познания. Если к дальнейшему познанию мира (оно же покорение его разумом) возможно прийти только через чёрные книги и связаться для этого с чёрными силами, пусть будет так. В первой сцене трагедии (Старинная комната с высокими готическими сводами. Фауст, исполненный тревоги, сидит у своего стола в высоком кресле.) Фауст произносит знаменитый монолог, начинающийся словами: