Томас Пинчон - Радуга тяготения

Ленитроп предъявляет свой супер-пуперский пропуск ВЕГСЭВ, подписанный Айком и, что еще достовернее, полковником, из Парижа командующим американской «Особой миссией V-2». Свиристелево блюдо дня за счет заведения. Похоже, вторая рота 47-го бронепехотного батальона 5-й бронедивизии тут не только охраной заведует. Пожатием плеч Ленитропа пропускают. Здесь только слоняются, тормозят и дремуче шутят. Кто-то, похоже, ковыряет в носу. Пару дней спустя Ленитроп обнаружит на пропуске сохлую козявку — хрустально-бурую визу Нордхаузена.

Вперед, мимо белошапочных сторожевых вышек. Весеннее утро жужжит трансформаторами. Где-то гремят цепи и откидывается задний борт. Выступы, грязевые хребты меж колей уже подсыхают на солнце, светлеют и крошатся. Поблизости громко всплескивают зевок и потягушечки пробудившегося паровозного свистка. Вперед, мимо груды блестящих металлических шаров в свете дня, с курьезной табличкой «БИТТЕ, НЕ ДАВИТЕ — (КИСЛОРОДНЫЙ АГРЕГАТ, АГАР». Доколе, доколе ты станешь имать ото царство мук… Вперед, под эту параболу, притчи этой параграф, прямо в горные недра, где меркнет солнечный свет, в холод, во тьму, в долгие эха («Миттельверке».

Бытует такое довольно ординарное расстройство психики, называется тангейзеризм. Есть среди нас те, кто любит, чтоб их забрали под гору, и не всегда похотливого предвкушения ради — Венеры, фрау Хольды, ее половых утех, — нет, вообще-то многие приходят ради гномов, существ меньше тебя, ради погребальности временного растяжения на сих донных прогулках в башлыке, тихий шаг по многомильным дворам, без опасения заблудиться… никто не смотрит, никто не рвется тебя судить… подальше от взора общественности… даже миннезингеру желательно побыть одному… долгие пасмурные прогулки под крышей… уют замкнутого пространства, где все прекрасно уговорились касательно Смерти.

Ленитроп знает это пространство. Не столько по картам, волей-неволей изученным в Казино, — скорее, таким манером знаешь, что там кто-то есть…

Заводские генераторы до сих пор гонят электричество. Голая лампочка изредка выкусывает из темнота окружность света. Тьма добываема и перевозима с места на место, подобно мрамору, и, значит, лампочки суть долота, что избавляют тьму от инерции, они стали одной из великих тайных икон Смирения — множеств, что обойдены вниманьем Бога и Истории. Когда заключенные «Доры» ринулись мародерствовать, лампочки ракетного завода исчезли первыми: прежде пищи, прежде радостей, сокрытых в медицинских шкафах и в провизорской Штольни номер 1, эти уязвимые, лишенные патрона (в Германии слово, обозначающее электропатрон, означает также мать — стало быть, лишенные и матери) образы — вот что возжаждали прибрать к рукам «освобожденные»…

Базовая планировка завода — еще одна блестящая идея Этцеля Ёльша, нацистская идея, как и парабола, но опять же — равно и символ Ракеты. Вообразите буквы SS, слегка растянутые в длину. Таковы два центральных тоннеля, что загнаны в гору на милю с лишним. Или вообразите лестницу, слегка рябящую плоской буквой S: 44 Stollen — поперечные тоннели, оборванные миннезингерские двустишия, будто ступеньки, связывают два центральных. На максимальной глубине сверху давит пара сотен футов скалы.

Но абрис — не просто удлиненные SS. Подмастерье Кипиш однажды бегом бежит к архитектору.

— Мастер! — вопит он. — Мастер! — Ёлын живет в «Миттельверке» на изолированной квартире, от фабрики в паре-тройке штреков, которых нет ни на одном чертеже. Ёльша одолевает грандиозное виденье: он зрит, какова должна быть здесь, в глубине, архитекторская жизнь, и помощникам предписывает величать его «Мастер». И это не единственное его чудачество. Последние три проекта, представленные фюреру, визуально были великолепны, прекрасная Новая Германия, вот только ни одно здание не умело стоять. На вид вполне нормальные, но спроектированы упасть, как толстяки в опере, заснув, падают кому-то на колени, вскоре после того, как удалена последняя заклепка, последняя опалубка снята с новехонькой аллегорической статуи. Инстинкт смерти у Ёльша играет, как выражаются его маленькие помощники: явление сие порождает немало застольных слухов в войсковой лавке и возле электрокофейников в унынии каменных погрузочных платформ… Солнце давным-давно зашло, над каждым столом в этом сводчатом, почти наружном отсеке своя лампочка накаливания. Здесь ночами сидят гномы, а с ними только лампочки, что светят условно, зыбко… с такой легкостью все может в любую секунду погрузиться во тьму… Каждый гном работает за своим кульманом. Трудятся допоздна. Есть срок — неясно, вкалывают ли они сверхурочно, чтобы к нему успеть, или уже просрочили и торчат здесь в наказание. Слышно, как у себя в кабинете поет Этцель Ёльш. Безвкусные, вульгарные песнопенья пивных. Вот он запаливает сигару. И он, и только что вбежавший к нему гном Подмастерье Кипиш знают, что это взрывная сигара, революционным жестом упрятанная в Ёльшев хумидор неизвестными — и столь бессильными, что анонимность их значения не имеет… — Стойте, Мастер, не зажигайте — Мастер, потушите ее, пожалуйста, это взрывная сигара!