Ат-Тайиб Салих - Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах

Она завладела всем моим существом, и я готов был следовать за ней до самых врат ада. Я обнял ее и наклонился, чтобы поцеловать, и вдруг она резко ударила меня коленом в пах. В глазах у меня потемнело от боли, а когда я пришел в себя, она исчезла.

Я преследовал ее три года, мои жаждущие караваны блуждали по пустыне страсти, устремляясь к манящим зыбким миражам. И вот пришел день, когда она сказала: „Ты упрям, как дикий буйвол. Я больше не могу, я устала от твоих преследований, мне надоело бегать от тебя. Женись на мне, и дело с концом“. И я женился па ней. Мы зарегистрировали наш брак в гражданском порядке. На церемонии бракосочетания присутствовали только свидетели — ее подруга и один мой приятель. Во время регистрации она вдруг с чувством произнесла: „Я, Джейн Уинфрид Моррис, беру этого человека, Мустафу Саида Османа, в мужья и клянусь, что буду верна ему в бедности и в богатстве, в здоровье и в болезни“ — и вдруг неожиданно разрыдалась и долго не могла успокоиться. Я был не просто удивлен, а поражен таким взрывом чувств. Чиновник даже перестал писать и сказал ей мягко: „Ну что вы, не надо так волноваться. Я вас понимаю. Но потерпите еще немножко, сейчас все будет кончено“. Она продолжала всхлипывать, а когда регистрация закончилась, вновь разразилась рыданиями. Чиновник встал, ласково погладил ее по плечу, а потом пожал мне руку и сказал: „Ваша жена плачет от полноты счастья. Можете мне поверить, уж я-то знаю. Невесты нередко плачут, хотя мне еще не приходилось видеть, чтобы плакали так сильно. Видимо, она вас любит по-настоящему. Берегите ее, заботьтесь о ней. Я уверен, вы будете счастливы!“

Слезы то и дело навертывались ей на глаза, пока мы не вышли на улицу. И тут она разом преобразилась — слез как не бывало. Теперь она принялась хохотать. И, захлебываясь от смеха, сказала: „Ну и комедия“.

Потом до вечера мы пили вдвоем. Свадьбы мы не устраивали и никого не приглашали. Только я, она и вино. А когда поздно ночью мы наконец легли, она повернулась ко мне спиной и сказала твердо: „Не теперь. Я устала“. Так продолжалось два месяца. „Я устала“, — говорила она каждую ночь. Или: „Я больна“. Я сходил с ума. Как-то ночью я наклонился к ней и сказал: „Я тебя убью“. Она посмотрела на нож, как мне показалось, с жадностью и нетерпением и сказала: „Вот моя грудь. Чего ты ждешь? Вонзи же нож! Ударь, прошу тебя, и не промахнись“.

Я посмотрел на ее обнаженное тело под моей рукой… и не смог. Я опустился на край кровати и смиренно склонил голову. Она погладила меня по щеке и с презрительной нежностью сказала: „Ты, мой милый, мой сладкий, не из тех мужчин, кто убивает“. Я почувствовал, что меня оскорбили, унизили, обрекли на полноту одиночества.

Я ощутил всю горечь утраты. И в этот миг я вспомнил маму, мою маму. Словно наяву я увидел ее лицо и услышал ее голос: „Это ведь твоя жизнь, и ты волен ею распоряжаться!“ Я вспомнил, как девять месяцев назад получил известие о смерти матери. Пьяный, я лежал в объятиях какой-то женщины. Теперь я даже вспомнить не мог, кто была эта женщина. Но зато я помню совершенно отчетливо, что не почувствовал ни печали, ни горя, как будто речь шла о постороннем человеке. И вот теперь, вспоминая это, я заплакал… Я плакал долго, и мне казалось, что у меня нет сил остановиться. Потом я почувствовал, что Джейн обняла меня. Она шептала мне на ухо какие-то слова, но я не понимал, что она говорит, а ее голос неприятно резал слух. По телу у меня прошла дрожь, и, оттолкнув ее, я закричал: „Я тебя ненавижу, ненавижу всеми фибрами души и когда-нибудь убью, клянусь тебе!“

Но и в тумане печали я уловил выражение ее глаз. Они вспыхнули ярким светом. Она смотрела на меня неподвижным, изучающим взглядом, словно вещая птица. С изумлением? Или это был страх? А может быть, страсть? „Я тоже тебя ненавижу и буду ненавидеть до самой смерти“, — сказала она кротким голосом.

У меня не было никакого выхода. Я был охотником, а стал добычей. Я страдал и не понимал, почему я страдаю, почему сам себя мучаю. Одиннадцать дней спустя — все врезалось в мою память потому, что я тогда испил чашу своей горечи до дна, — мы на закате прогуливались по Ричмондскому парку. Парк был далеко не безлюден. Слышались голоса, и в сумерках там и сям мелькали влюбленные пары. Мы изредка обменивались двумя-тремя словами без нежности, без намека на любовь. И вдруг она обвила мою шею руками и поцеловала меня долгим поцелуем. Я почувствовал прикосновение ее груди, обняв, я привлек ее к себе, забыв обо всем, кроме ощущения ее близости. Я ничего не видел и не слышал, ничего не сознавал, кроме страшного проклятия, наложенного на меня судьбой. Эта женщина — мой рок, моя погибель, но весь мир по сравнению с нею для меня ничто. Я — завоеватель, пришедший с юга, и здесь — ледяное иоле битвы, откуда я не вернусь живым. Я — корсар, а Джейн — берег, где меня ожидает смерть. Ну и что? Что это для меня? Ничтожный пустяк, не стоящий внимания.