Иэн Бэнкс - Мертвый эфир

Уж лучше смотреть, как страдают те, кто и впрямь заслуживает презрения, — полагаю, именно затем я и здесь.

Я находился в Клеркенвелле, в телестудии, под которую было переоборудовано складское помещение времен королевы Виктории; здесь-то и собиралась фирма «Уинсом продакшнз» снимать свою новую программу, хотя и многократно отложенную и на все лады переиначенную, — то ли аналитическую передачу, то ли тележурнал, одним словом, «Горячие новости». Большая часть программы должна была выходить в эфир живьем, но ту ее часть, в которой выпало участвовать мне, предстояло записывать. Разумно. Приготовившись осуществить мой безумный опасный замысел, я был дико разочарован, узнав, что встреча с отрицателем холокоста не пойдет в прямом эфире: ведь я рассчитывал на ту шумиху, которая поднялась бы, когда все собственными глазами увидели бы произошедшее в студии, а так… (Однако я начал тут же испытывать облегчение, рассуждая примерно следующим образом: «Ну, в таком случае вообще нет смысла затевать нечто подобное…» Затем я сделал над собой усилие и мысленно сказал себе: нечего увиливать, решил так решил.)

Хотя увильнуть я все еще мог бы. У меня в кармане тяжеловатая металлическая штука напоминала, что я пришел сюда с определенной целью, но я хорошо знал: когда настанет время действовать, я вполне могу ее проигнорировать и продолжать как ни в чем не бывало, то есть вести передачу так, как этого от меня ожидают, и если что и выпаливать, то словечки.

Было далеко за полдень. Я чувствовал себя до отказа напичканным инструкциями. Фил прошелся со мной по всем темам, которые напрашивались сами собой, а затем то же самое Проделал еще один сотрудник — молодой человек приятной наружности, запыхавшийся от трудов и ужасающе вежливый.

Ведущего программы звали Каван Латгон-Джеймс; то был худощавый смуглый человек привлекательной внешности, весьма энергичный, говорящий быстро, отрывисто и вместе с тем четко, в стиле прирожденного мастера интервью, который может и польстить, и куснуть чуть ли не одновременно. Он оказался ирландцем, так что я припас парочку сентенций относительно не самого бравого поведения Ирландии во время войны с фашистами на тот случай, если бы он, стремясь обеспечить баланс сил, вздумал стакнуться с моим плохим парнем. Сам плохой парень еще не попадался мне на глаза; наверное, так было задумано.

Единственным человеком, разделившим со мной одиночество Зеленой гостиной — если не считать парочки миловидных, но ужасающе суетливых помощниц режиссера, как минимум одну из которых, помнится, звали Равенна, — оказался напоминавший юнца-фаната молодой комик по имени Престон Уинн, которому предстояло записать какой-то забавный скетч, злободневный, хлесткий и увлекательный, посвященный чему-то животрепещущему, но лишь после того, как мы управимся с записью дискуссии-стычки по поводу холокоста. Уже находясь в Зеленой гостиной, он все еще работал со своим сценарием, тихонько постукивал пальцами по его обложке и безостановочно хлестал кофе, время от времени бросая выразительные взгляды на тарелку с аппетитными сэндвичами. Я едва удержался от искушения шепнуть ему, чтоб он постарался растянуть свой скетч, говорить помедленнее и даже добавить отсебятины, поскольку мой номер может недобрать отпущенного режиссером эфирного времени, — но, разумеется, не стал этого делать.

Я даже ничего не выпил в этой Зеленой гостиной. Мне очень хотелось, но я понимал, что для задуманного нужно оставаться трезвым как стеклышко, быть начеку и сохранять хорошую реакцию.

За обедом в «Черной свинье», еще одном излюбленном нашем питейном заведении в Сохо, примерно таком же, как «Ветвь», мы сели в уголке и ничего не пили. Фил явно боялся, что я могу все напутать — забыть домашние заготовки, стушеваться и то ли затеять бессвязные разглагольствования, то ли вовсе начать пускать изо рта пену — я уж не знаю. В общем, что угодно. Он порывался пойти вместе со мной на студию, но я давно ему объявил, что отправлюсь туда один. Отчасти из-за того, что, как я ему объяснил, он не является моим папой и меня не нужно водить всюду за ручку, а отчасти из-за того, что он мог: а) догадаться по мере приближения времени записи по моему виду и поведению, что я намерен учудить нечто из ряда вон, и сорвать мои планы; б) получить от нашего общего начальства не столь сильную взбучку, если его не окажется при том, что я сотворю. Если, конечно, у меня хватит духа сотворить.