Иэн Бэнкс - Мертвый эфир

— В таком деле, приятель, всегда трудно сказать наверняка. Вот, например, как нащёт моих шин? Они новехонькие, с иголочки. Стоят целое гребаное состояние.

— Бескаркасные кресла? — радостно взвизгнула Эйми и зашлась смехом, когда один из куловских дружков-промоу-теров протиснулся сквозь толпу, неся в высоко поднятых руках две штуковины, свисающие как здоровенные коричневые мошонки.

— У тебя… У тебя были бескаркасные кресла? — спросил я у Куда.

Он пожал плечами:

— Обещай, что никому не скажешь.

— Что в них проку, — раздался чей-то голос, — они же не разобьются.

— Ни, — возразил промоутер (он хотел сказать «нет», однако, как и Эд, был родом из «Южниго Лондина»). — Но думаю, если б наверх них сронить чё потяжелыне…

— Блеск! — закричал я, глубоко впечатленный такой изобретательностью.

— Кул? — проговорила Фэй со смехом, в котором, однако, прозвучала некоторая неуверенность, — Я думала, это кресло тебе нравится?

— Да… ну… в общем, не очень, — пробормотал Кул. — Помоги-ка мне…

Мы взгромоздили большое кресло из дерева и металла на парапет, и сразу несколько рук протянулось, дабы половчее нацелить его так, чтобы, по мнению собравшихся, оно упало если не на оба бескаркасных недоразумения, так хотя бы уж на одно из них точно, — а затем мы его отпустили.

Когда кресло приземлилось, наши глотки исторгли единый ликующий вопль, потому что оно ударило по одной из «мошонок», откуда, как из шланга, брызнула мощная струя полистироловых шариков, пролетевших через всю автостоянку, превращенную теперь в живописную свалку; след их походил на белоснежное перо гигантской птицы, устремившееся в сторону ограды из провисших цепей.

— Послушайте, если мы сбросим аквариум, испытают ли рыбки состояние невесомости? Ну, так сказать, двойную невесомость?.. Да я просто шучу.

— Фэй, а этот старый стол тебе нужен?

— Я нашел еще бутылки!

Фэй посмотрела на Кула широко раскрытыми глазами. Затем прищелкнула пальцами.

— А, ящик этой жуткой «Кавы», который мой дядя купил в «Теско» чуть ли не задарма! Помнишь?

Кул взял обеими руками ее голову и поцеловал.

— Я так и знал, что когда-нибудь он пригодится для чего-то. Пить эту гадость все равно невозможно.

И он нырнул в чрево своего чердака. Последовал нескончаемый поток бутылок самой разной емкости, вдребезги разлетавшихся на асфальте под нестройное улюлюканье. Народ ставил оценки в баллах — и за технику, и за артистизм.

— Кен, это же ты все начал, правда?

Обернувшись, я увидел Никки с ее костылями, лицо у нее было сердитым.

Я поднял руки.

— Виноват, — произнес я, удивленный ее разгневанным видом, — А в чем, собственно, дело?

— Выбрасывать совершенно доброкачественную пишу дурно, Кен, — заявила она, покачивая головой, будто обращалась к ребенку, которому необходимо объяснять, что не следует разрисовывать обои мелками.

— Там лишь фрукты, да и то совсем немного, — заметил я, — да и те, скорее всего…

— Ох, Кен, — снова покачала головой Никки.

Она отвернулась и заковыляла прочь.

Кул явился с картонной коробкой, наполненной бутылками с надписью «Кава» на этикетках, и начал совать их в жадно потянувшиеся руки.

— Только для метания, — предупреждал он серьезным тоном. — Не пейте ни в коем случае.

Я решил было протолкаться сквозь ряды жаждущих «Ка-вы», но кружок, обступивший Куда, оказался слишком уж тесным.

К Эйми я вернулся с поднятыми руками.

— Не огорчайся, — утешила она меня.

Мы стояли, прислонившись спиной к выходящему на восток парапету. Эйми протянула мне руку для пожатия.

— Ты придумал хорошую игру, Кен. — Она раскраснелась, выглядела возбужденной.

— Ну уж не знаю, — проговорил я, не отпуская ее руки, — Прежде она мне нравилась больше.

— Правда?

Послышались новые радостные возгласы, это начали разрываться бутылки, полные «Кавой», причем достаточно громко.

— Сперва потрясите их, сперва потрясите! — закричал кто-то.

— Да уж, — вздохнул я, — можешь назвать меня пуристом, но такое ощущение, что душа всей этой затеи куда-то улетучилась, когда мы переключились с фруктов на все остальное и тем утратили свой любительский статус.

— Нельзя жить прошлым, Кен.

— Пожалуй, да.

— Мы можем гордиться, что стояли у истоков.

— Ты права. Так чья это была мысль, моя или твоя?

— Возможно, общая.

— Наверное.

— Точно.

— Великие умы мыслят одинаково.

— Просто пришло время, вот идея и родилась.