Сомали Мам - Шепот ужаса

Торговец пригрозил: «Скажешь кому, глотку перережу! Твой дедушка сильно задолжал мне. Если пожалуешься ему, он тебя только поколотит. Так что помалкивай». И протянул конфету в полосатой обертке.

Я ее не взяла — бросилась прочь. У меня шла кровь, и мне было очень стыдно. Я не поняла, что произошло, но пошла к реке. И рассказала дереву о том, как мне больно, как противны злые камбоджийцы, особенно тот китаец, который оскорбил меня и сделал больно.

В тот вечер я чуть было не утопилась в Меконге. Даже выбрала место, где берег покруче. Но оказавшись под водой, помимо собственной воли заработала руками и ногами — не смогла лишить себя жизни. И выбралась на илистый берег чуть ниже по течению.

Дома дедушка побил меня за то, что я вернулась слишком поздно. Он даже не спросил, где масло, которое я должна была принести. Но я поняла — он все знает и не случайно отправил меня к торговцу.

Я бросилась к гадалке и стала кричать на нее, обвиняя старуху в том, что она несет чушь и вообще спятила.

Сейчас-то я понимаю — дедушка был должен тому китайцу и расплатился моей невинностью. В Камбодже существует поверье, будто девственница продлевает силу мужчины; сегодня верят еще и в то, что она может излечить от СПИДа. Теперь я понимаю, что тот китаец изнасиловал меня. Тогда же я еще не знала такого слова и не подозревала, что у мужчины есть пенис; я думала, китаец порезал меня ножом.

Но я понимала, что должна молчать, что никому нельзя рассказывать об этом. И не только потому, что китаец запугал меня. В кхмерской семье откровенничать не принято. Только недавно мой приемный отец узнал, что со мной тогда произошло. Мне было хорошо в их семье, но я знала — стоит обмолвиться хоть словечком, как меня поколотят. Мои признания не принесли бы ничего, кроме позора мне и тому, кто услышит мою историю.

Я научилась заглушать свои чувства, будто ничего и не происходило. Тогда боль отпускала. О ней забываешь, если гонишь от себя всякие мысли.

После того случая я больше не испытывала потребности в общении. Я уже не хотела узнать кхмеров ближе. Я замкнулась, ушла в себя и почти перестала разговаривать. В следующий раз, когда дедушка велел сходить за маслом для лампы, я отказалась, и он побил меня. А потом принес с улицы красных муравьев, которые очень больно кусаются — так, что неделями не проходит. Не хочу даже вспоминать об этом человеке.

При первой же возможности я старалась улизнуть из дома — только бы не оставаться на ночь. Но каждые утро и вечер приходилось возвращаться — приносить заработанные деньги и готовить. Окажись я в таком положении сейчас, я бы сбежала, а то и вовсе убила бы своего мучителя. Но тогда я была всего лишь ребенком и даже не помышляла о том. чтобы уйти. Может, мне не хватало сообразительности, но я просто не могла придумать, куда пойти. Я не могла остаться в семье приемного отца — это привело бы к стычке между ним и тем человеком, дедушкой, а отец не любил ссор с кем бы то ни было.

Так что я продолжала батрачить после школы на другие семьи. Однажды я мыла посуду в доме одной старухи и выронила стакан. Он разбился. Старуха схватила палку и в ярости набросилась на меня. После побоев вся спина у меня была красная. На занятиях я не могла сидеть, так было больно. Началась лихорадка. Но мои приемные родители не бросили меня. Мне втерли мокса — лечебную мазь из трав, очень жгучую. От боли я плакала. Отец сказал, что надо достойно переносить страдания. Как бы больно ни было, лучше терпеть и молчать.

Он часто говорил: «Хочешь выжить — посади перед домом дерево дам кор». «Дам кор» — значит «шелковица», но «кор» также означает «немота». Чтобы выжить, надо хранить молчание.

Когда наступил сезон засухи, отец разрешил нам с Сотхеа, одним из его младших сыновей, самим выходить на лодке. Сотхеа исполнилось четыре или пять, это был тихий мальчик с вечно торчащими во все стороны волосами и огромными, постоянно удивленными глазами. Но я, двенадцатилетняя, не возражала против такой компании. Иногда вечером мы отправлялись к реке и укладывались спать рядом с рыбацкими семьями, прямо у лодок на красной земле. Вместе мы сооружали шалаш из пальмовых листьев и бамбука: четыре палки и сухие листья вместо крыши. Внутри я устилала пол высохшими рисовыми стеблями с соседних полей. В шалаше и спала.

Никакой опасности в этом не было. Многие жили у реки. Если я выходила рыбачить в ночь, оставляла кому-нибудь на берегу горсть риса, а когда утром возвращалась, он был уже сварен. Расплачивалась рыбой. Каждое утро я приносила улов отцу, и кое-что мы продавали; если же выручка бывала неплохой, я могла остаться на занятия в школе.