Сомали Мам - Шепот ужаса

Дитрих привел меня в гостиничный номер, там-то я впервые увидела матрас. Мне было как-то не по себе. Я не знала, что этот иностранец сделает со мной: а вдруг белые не такие, как кхмеры. Дитрих сел на кровать и похлопал рядом с собой, приглашая меня тоже присесть. Но когда я села, матрас оказался таким мягким, что мне почудилось, будто сейчас я утону в нем. Я в ужасе вскочила. Иностранец снова залился смехом и поманил меня рукой, приглашая пройти в ванную.

Я рада была убраться от этого матраса подальше, но ванная оказалась не менее странной. Все сверкало чистотой, но я никак не могла найти тазик с водой, чтобы помыться. Среди всех этих блестящих краников и пустых раковин я нашла лишь немного воды на дне унитаза. Такой унитаз я видела впервые, поэтому решила, что он здесь вместо тазика для умывания. Сбрызнув лицо водой, я удивилась: «Неужели это все? Неужели белые не моются?»

Когда я вернулась в комнату, Дитрих жестами спросил меня, приняла ли я душ. Я покачала головой. Он пошел со мной в ванную и включил какую-то блестящую штуку, похожую на змею, — она сразу ожила и начала плеваться. Я отскочила и с визгом выбежала из ванной. Дитриху пришлось растолковать мне, как вода бежит по трубам и попадает в распылитель душа. Да, в тот день я впервые попала в совсем другой, неведомый и пугающий мир. Мне казалось, вода затопит все вокруг, и я утону. Несмотря на свой страх, я все же решилась принять душ, завернувшись в полотенце и оставив дверь открытой, чтобы успеть выбежать в случае опасности. В тот раз я впервые намылилась мылом — мне хорошо запомнился его приятный аромат, какой-то цветочный. Мыло тогда было роскошью, и мы пользовались мыльными хлопьями вроде тех, с которыми стирают белье.

Ну а после Дитрих сделал то же самое, что и все остальные клиенты, вот только не бил. А после подвез обратно к борделю. И дал денег сверх того, что заплатил хозяйке, чего ни один клиент никогда не делал. Денег было неслыханно много: тетушке он заплатил пятьдесят центов, мне же дал двадцать долларов.

Дитрих заходил за мной, однако я видела, что ему не нравилось бывать в борделе тетушки Пэувэ. Иногда он посылал своего переводчика — камбоджийца, работавшего в конторе той самой гуманитарной организации, где трудился Дитрих. Когда меня забирал Дитрих, я оставалась в его уютной комнатке, которую он снимал в небольшой гостинице, на всю ночь; иногда мы проводили время на квартире одного из его друзей. Утром Дитрих всегда отвозил меня обратно, давая деньги, часть которых я приносила тетушке Пэувэ, а часть оставляла себе.

Иногда Дитрих давал столько, что я могла не работать несколько недель. Оставляя большую часть денег тетушке, я уходила из борделя и гостила у подруг. Одной из них была Хеунг, жившая к тому времени самостоятельно. Тетушка Пэувэ вышвырнула ее — Хеунг исполнилось двадцать восемь, а для проститутки это слишком много. К тому же Хеунг часто болела, а значит, приносила мало денег. Хеунг все так же торговала собой на улицах города, однако клиентов у нее было немного — ей едва хватало, чтобы заплатить за скромное жилье, которое она снимала у Пхали, тоже проститутки. Их хибара находилась на самой крыше, в этой жуткой развалюхе едва можно было жить.

Я часто приносила Хеунг что-нибудь в подарок и оставалась у нее на несколько дней. Или шла к Чхетриа, девушке, которая ушла от нашей тетушки, став любовницей лавочника-кхмера. Чхетриа, как и я, происходила из одного малочисленного племени — стиенгов, обитавших среди холмов к югу от моей родной деревни. Мы с ней любили одни и те же блюда; мне нравилось бывать у нее, когда ее не навещал любовник — мы тогда готовили острые блюда, от души сдобренные перцем.

Через несколько недель Дитрих перестал снимать комнаты в гостиницах и снова начал водить меня к себе домой. Он жил в большом особняке около госпиталя «Кальметт» — дом был с воротами, которые открывала и закрывала охрана. Перед домом был портик с изящными колоннами и диваном, на котором лежали шелковые подушки; убиралась в доме уборщица. Когда я впервые увидела дом, я даже не поверила, что такие бывают. Я привыкла, что клиенты водят меня к лежанкам с травяными подстилками, разложенным прямо на улице.

Я не любила Дитриха, но он был обходителен со мной. Он был добрый, не распускал рук и очень старался разговорить меня, хотя так и не выучил кхмерский — мы общались в основном жестами. Но я, девятнадцатилетняя, многому научилась у него. Когда Дитрих в первый раз повел меня в ресторан для белых, я поставила себя в глупое положение. На мне было красивое блестящее платье розового цвета — я сшила его недавно, правда, моему спутнику оно явно не нравилось. До меня доносился умопомрачительный аромат курицы.