Сомали Мам - Шепот ужаса

Никто не хотел работать в госпитале, особенно в ночные дежурства, хотя за работу каждый месяц полагалось по тринадцать килограмм риса. Никто не хотел возиться с покойниками и ампутированными руками-ногами. Но мне работа нужна была позарез, а мертвых я не боялась. Мертвое тело все равно что мое тело — разницы никакой. Раз-другой я, правда, наступала в темноте на отрезанную руку или ногу, и, признаюсь, меня охватывал ужас.

Порой, когда прибывали подорвавшиеся на фугасах, нам не оставалось ничего иного, кроме как ампутировать. Часто никакой анестезии не было, и мы попросту привязывали человека. В госпитале были врачи. но назвать их квалифицированными язык не поворачивался — просто фельдшеры, которые научились кое-чему при режиме «красных кхмеров». Если никого из врачей поблизости не было, нам, медсестрам, приходилось делать операции самим. Только одна из нас получила медицинское образование — главная медсестра несколько месяцев ходила на курсы в Пномпене.

Мы учились методом проб и ошибок — в основном ошибок. Когда медикаменты подходили к концу, мы разбавляли их. Больные умирали от гангрены, малярии или потери крови. Хуже всего было, когда умирали роженицы. Вот их мне по-настоящему было жаль. Одна женщина, ожидавшая двойню, страдала в течение нескольких часов. Делать кесарево сечение мы не умели. Я до того вымоталась, что когда женщина умерла, заснула тут же. на полу, рядом с ее телом.

Когда у молодых матерей открывалось внутреннее кровотечение, им становилось плохо, у них начинался жар. На Западе такое называется послеродовым сепсисом. Мы же судили иначе. Нам казалось, что во время родов дух умершего проникал в тело женщины и устраивал там пляски. Многие после родов умирали от сепсиса. Те же, кто выживал, возвращались домой и выпивали стакан мочи мальчика — таков был обычай. Под их кроватями клали уголь и разводили костер. Роженицы должны были есть много перца, чтобы восстановиться, а также отбелить кожу. Их кормили сильно перченой свининой в густом соусе и давали несколько стаканов спиртного. Мы прибегали к традиционным рецептам, но рядом не было никого, кто действительно разбирался бы в традиционных методах лечения, так что приходилось действовать на свой страх и риск.

Привычки мыть руки с мылом не существовало, потому что его просто-напросто не было. Из-за этого любая инфекция становилась практически смертельной. Теперь, по прошествии стольких лет, я понимаю — то, что мы делали с больными, было просто ужасно. Но повсюду царили бедность и невежество. И ужасными были не мы сами, а то положение, в котором мы оказались.

Через полгода замужества у меня случились первые месячные. Мне исполнилось пятнадцать. Тогда я подумала, что во время купания в озере меня укусила пиявка. Я даже не догадывалась, отчего у меня кровь. Весь день я просидела дома; мужа не было, он воевал. Придя в госпиталь на дежурство, я решила расспросить Пэу, другую медсестру. Появилась главная медсестра, сердитая на меня. Она спросила, почему я опоздала; когда я рассказала ей, что в «тайном месте у меня течет кровь» — так мы говорили, — сердиться она не перестала, но все же объяснила, что к чему: мол, так бывает у всех женщин.

Потом подвела меня к шкафу, где хранила чистую марлю для перевязок. У Пэу еще не начались месячные. Эту темнокожую, некрасивую на лицо девушку никто из медсестер не любил, но мне она нравилась. Пэу было пятнадцать, как и мне. И, как и я, она была сиротой, жила с дядей, который бил ее. Пэу рассказала мне, что однажды он ее изнасиловал. Я ничего не говорила Пэу про мужа, но поняла тогда, что не одинока. Мой муж делал мне больно между ног — то же самое происходило и с другими женщинами.

В госпитале мужчины-врачи не давали нам проходу, особенно хорошеньким, со светлой кожей, и сиротам, за кого некому было вступиться. Нам ничего не оставалось, как подчиняться. Поначалу меня никто не трогал — считалось, что я дурнушка, да к тому же и замужем. Но так продолжалось недолго.

Однажды, когда я была на ночном дежурстве, ко мне вошел главный врач. Он уже делал раньше попытки затащить меня в постель. В тот раз он применил силу. А после сказал: «Ты такая уродина; скажи спасибо, что я обратил на тебя внимание». Его слова причинили мне гораздо больше боли, чем то, что этот человек сделал со мной. В госпитале работал один врач, который мне нравился, мы хорошо ладили друг с другом. А этот бесчувственный мужлан взял и воспользовался ситуацией, изнасиловав меня. Выбора же у меня не было: либо уступить, либо потерять работу и голодать.