Эдуард Лимонов - По тюрьмам

В хате 156 царит вежливость. Я называю дядю Юру «Дядей Юрой» и на «Вы». Он побаивается моего злого и безжалостного языка. Я много раз называл его трусом и сказал ему (на Вы), что он — мой классовый враг. Я не рад тому, что сижу с министром культуры. По обывательским понятиям мы должны бы быть близкими друг другу, якобы мы оба должны бы числиться «интеллигентными людьми». На самом деле я — интеллектуал, но вовсе не принадлежу к русскому классу интеллигентов. А дядя Юра к нему тоже не принадлежит. Он бывший лабух, и антрепренер, и массовик-затейник. Знания его об искусстве равны нулю. Я несколько раз начинал читать стихи Хлебникова, Гумилева или Ходасевича, и было ясно, что дядя Юра слышит их первый раз в жизни.

Я бы лучше сидел с нормальными молодыми зэками-убийцами и грабителями. В них нет нервности, на них смотреть приятнее. Они живут и едят аккуратнее. Пиздюки вовсю интересуются политикой, а я вынужден жить с животастым чиновником. Несколько миллионов их сосут вампирами кровь моей Родины.

Тюрьма — это и общежитие. На третьяке хаты с 99-й по 213-ю, то есть в нашем отеле, 114 четырехместных номеров. Еще летом население хат было в среднем 5—6 человек. Сейчас же далеко не в каждой обитает и четверо. Дело тут в новом Уголовно-процессуальном кодексе. Судьи еще не привыкли к новому законодательству и не так скоро оформляют арест, как это делали прокуроры. Зэки считают, что это временная растерянность судейских. Вскоре правоохранительные органы приспособятся, и зэков опять будет так же много, как было, то есть народонаселение отеля увеличится.

Тюрьма — бедное общежитие и бедная гостиница. На каждом этаже по длине коридора по обеим его сторонам расположены камеры — номера, по-тюремному, хаты. Двери номеров — толстые, замки — старые. Ключи к старым замкам длинные, тяжелые, такие в кинофильмах про средневековую жизнь показывают. Шныри постоянно трут и моют коридор, по-тюремному, продол. Окончаниями своими коридор упирается в массивные высокие окна. На одном конце коридора в конструкцию тюрьмы врезана стальная вертикальная матросская лестница. По ней выводят нас, зэков, на прогулку. Есть и еще две лестницы: одна — главная, также сделана из полированной стали, еще одна — ржавая, по ней мы спускаемся в подвал в баню. Там же находятся карцеры. Главная и ржавая лестницы удобнее, они менее отвесны. С неделю назад, с отвесной, возвращаясь с прогулки, упал заключенный. Он так орал, что наши ключники смеялись. Удивительно, но зэк ничего себе не сломал, отделался синяками. Таковы мы, зэки — живучее племя.

Обслуживающий персонал нашей гостиницы — шумный, бесшабашный, ругающийся матом, в зависимости от смены варьируется степень их шумливости. Одеты эти башибузуки различного возраста в камуфлированное хаки. У всех у них беспорядочные звания, никак не соответствующие занимаемым должностям. Лейтенант Немцов — начальник корпуса, имеет под началом дежурных начальников смены, среди них нескольких майоров. Это лишь одна иллюстрация к разношерстности тюремного персонала. Капитан Михаил Васильевич, он же Васильич, заместитель начальника по режиму — старый служака, высокая жердь с потрепанным лицом, вечно в синей солдатской шапке, служит в Саратовском централе лет тридцать. Он был здесь всегда. Начальник же по режиму — начальник Васильича — молодой темнолицый лейтенант с тюркской фамилией Салехов. Чудны дела твои, Господи, в области распределения должностей тюремного персонала.

По продолу выводят и проводят зэков, когда есть надобность доставить их куда-либо. На продоле же живет, ходит и ругается персонал. Там же по продолу шныряют шныри или возят тележки с флягами баланды. Году в 1988-м, в Париже режиссер Алексис Тиково заставил меня прочитать все драматургические произведения маркиза де Сада. Он хотел, чтобы я написал ему пьесу по мотивам драматургии Сада, а он, Алексис, поставил бы пьесу к юбилею Революции. 200-летие французской революции стремительно приближалось. Я изучил пьесы де Сада со свойственной мне дотошностью. Интересно, что все они оказались добродетельны и бездарны. Порок всегда бывал наказан, а Добродетель торжествовала. Действие же пьес де Сада всегда имело место в донжонах, в подвалах замков, служивших тюрьмой, и в тюрьмах. Так что я еще тогда изучил классическую тюремную архитектуру. Теперь вот я познаю ее на практике. А пьесу я тогда не написал. По какой причине — не помню…

Так вот, по продолу шныряют шныри и возят тележки с флягами щей и каши. Зэки же, трагические основные насельники и персонажи тюрьмы, думают свои мрачные думы в хатах. Чело каждого окружает густой и мрачный ореол тумана, состоящего из тоски, ужаса от срока, который грядет или уже объявлен, от разрыва с близкими и соприкосновения с вечностью.