Витольд Гомбрович - Девственность и другие рассказы. Порнография. Страницы дневника

Трубы возвестили начало пира. По их могущественному велению Гнуло пристроил свою пошлую задницу на самом краешке королевского табурета, и как только он уселся, села и вся ассамблея. Садились, садились, садились министры, генералы, духовенство и двор. Король распростер ладонь над вилкой, ухватился за вилку, поднес ко рту кусок жаркого и в ту же самую минуту правительство, двор, генералитет и духовенство поднесли ко ртам куски, а зеркала растиражировали этот акт до бесконечности. Гнуло от страха перестал есть — тогда и вся ассамблея тоже перестала есть, и акт воздержания от еды стал еще более мощным, чем акт поглощения пищи… Тогда Гнуло, чтобы поскорее прервалось это состояние, поднес ко рту кубок — и тут же все подняли кубки в громогласном тысячекратном тосте, который взорвался и повис в воздухе… так что Гнуло как можно скорее отставил кубок. Но тут же и все отставили кубки. Тогда король снова присосался к кубку. И опять грянул тост. Гнуло отставил кубок, но, видя, что все отставляют кубки, снова приставил кубок — и снова все собравшиеся, приставляя кубки, в грохоте труб, в блеске светильников, в отражении древних зеркал вознесли глоток короля до небес. Испуганный король снова сделал глоток.

Предательский звук — тихое, едва слышное побрякивание, характерный звук мелочи в кармане — опять долетел до ушей канцлера и совета. Достопочтенный старец снова вонзил внимательный и мертвый взгляд в протокольное лицо вражеского посла… и снова, еще явственнее, раздался предательский звук. Стало очевидно, что тот, кто был заинтересован в компрометации короля и банкета, именно таким подпольным методом жаждет раздразнить болезненную жадность монарха. Предательское побрякивание раздалось еще раз и было так явственно, что Гнуло услышал его, и змея жадности выползла на его вульгарную морду торговца старьем.

Позор! Позор! Ужас! Так самозабвенно гнусна была душа короля, так тривиально тесна, что ему не были нужны крупные суммы, а вот мелочь, небольшие суммы были способны завести его на самое дно преисподней. О, весь кошмар в том и состоял, что даже взятки не привлекали короля в такой степени, как чаевые — чаевые были для него, что для собаки колбаса! Зал замер в немом ожидании. Услыхав знакомый и столь сладкий звук, король Гнуло отставил кубок и, забывая о Божьем свете, в безграничной глупости своей… незаметно облизнулся… Незаметно! Это ему так казалось! Облизывание короля разорвалось как бомба перед красным от стыда банкетом.

Эрцгерцогиня Рената Аделаида издала приглушенный возглас отвращения! Глаза правительства двора, генералитета и духовенства обратились к особе старца, который вот уже много лет держал в своих натруженных руках штурвал государства. Что делать? Что предпринять?

И тогда все увидали, как из бледных губ исторического мужа героически, исподволь высовывается узкий старческий язык. Канцлер облизнулся! Облизнулся государственный канцлер!

Еще какое-то время совет боролся с оцепенением, но в конце концов высунулись языки министров, а вслед за ними и языки епископов… языки графинь и маркграфинь… и все облизнулись от одного до другого конца стола при загадочном сиянье хрусталя, а зеркала повторили этот акт до бесконечности, топя его в своих перспективах.

Тогда взбешенный король, видя, что он ничего не может себе позволить, потому что за ним все повторяют, резко отпихнул стол и встал. Встал и канцлер. А за ним встали все.

Действительно, канцлер больше не колебался, он уже принял решение, неслыханная смелость которого в прах разбивала этикет! Отдавая себе отчет, что уже ничто не сможет скрыть от Ренаты истинную суть короля, канцлер решил открыто бросить банкет на борьбу за честь Короны. Да, другого выхода не было — банкет должен был со всей непреклонностью повторять не только те действия короля, которые можно было повторить, но собственно и прежде всего те, которые нельзя было повторять — потому что только таким образом можно было преобразовать эти поступки в архипоступки — и такое насилие над личностью короля стало естественным и неизбежным. Вот почему, когда взбешенный Гнуло ударил кулаком по столу, разбив две тарелки, канцлер ни минуты не колеблясь разбил две тарелки и все разбили как бы во славу Божию по две тарелки, и снова грянули трубы! Банкет побеждал короля! Обложенный со всех сторон, король уселся и сидел тише воды, ниже травы, а банкет лишь внимал его наимельчайшим движениям. Нечто неслыханное, нечто фантастическое рождалось и умирало в парах прерванного пира.