Андрей Жвалевский - Типа смотри короче

И Тане сразу стало так хорошо! Как будто успела сделать что-то важное.

А тут и яркое солнце ударило в окно.

«А ведь не обязательно умирать! — сообразила Таня. — Ведь и так можно не ссориться. И солнце — это счастье! И воздух! И пойдём гулять сегодня».

— Татьяна!!! Что ты улыбаешься? Это просто невозможно! Я вам о серьёзных вещах, а вы… Как ты себя ведёшь! Дай дневник!

«А всё равно хорошо!» — думала Таня, рассматривая размашистую запись в дневнике.

«Улыбалась на уроке литературы!!!»

На мобиле зазвонила напоминалка. Лопух с ненавистью посмотрел на неё, но от компа отлип. Надо было вынести мусор до прихода отца, а то начнётся.

Он с омерзением взял мешок, заранее прислонённый к стулу, и, шаркая по полу, двинулся в прихожую.

Открыл дверь.

На коврике лежала ослепительно-белая роза.

Где-то вверху топали тапочки, а потом хлопнула дверь. «На седьмом или восьмом, — подумал Лопух, не отводя глаз от цветка. — Интересно, кому бы это?»

Первой на ум пришла мама. Мама была уже старая, «затридцать», а папа ей дважды в год цветы дарил: на 8 Марта и на день рождения. Но оба этих праздника были далеко, как, собственно, и мама, которая на неделю укатила в командировку, просила, чтобы они с папой грязью не заросли… Тут Лопух вспомнил про пакет в руке, покосился на него — но выносить мусор, переступая через такую красоту, было бы этим… как его… кощунством!

Поэтому Лопух продолжил гадать. Может быть, папе? Он представил себе папу, большого, квадратного, с головой без шеи… и с розочкой в руках. Хихикнул. Нет, точно не папе.

Оставался последний вариант, самый приятный — и при этом самый тревожный.

Роза предназначалась самому Лопуху.

Оно конечно, мужчинам редко дарят цветы, но дарят же! Вот дедушке на юбилей дарили. И когда хоронили соседа… Тут Лопух сглотнул и помотал головой — плохой пример. Да и цветы у соседа на похоронах были всё больше искусственные.

Он внимательно посмотрел на розу. Пошевелил её ногой. Кажется, не искусственная. «Настоящему мужику, — пафосно подумал Лопух, — дарят настоящие цветы!»

Лопух, когда волновался, или ел, или пафосно думал.

Но кто это был?! Кто-то из подъезда, потому что в тапочках. И с верхних этажей.

Из всех знакомых девчонок подходила только Милка Кислицына. Это немного огорчило Лопуха. Его больше устроила бы Ириша или, на худой конец, Танька. Ксюша ничего.

Но и Милка тоже нормально.

Даже круто! Сама постеснялась… Тут мысли Лопуха забуксовали: слова «Милка» и «постеснялась» рядом смотрелись странно. Однако и это затруднение Лопух преодолел силой интеллекта: «Девчонки — они только снаружи наглые, а внутри ранимые!»

Очень некстати вспомнилось, как в пятом классе Кислицына отлупила его портфелем. «Кто кого чубит, — строго повторил себе бабушкину присказку Лопух, — тот того и любит!»

Так что всё складывалось. Милка давно положила на него глаз, но не знала, как открыться. Отлупила портфелем — и то не понял чувств. Теперь решила вот так, розочкой. «Надо ей „Вконтакте“ написать что-нибудь, — с теплотой подумал Лопух. — И ещё… ещё…»

Как ещё ответить взаимностью на такую страстную Милкину любовь, Лопух придумать не успел, его вывел из ступора голос Никитоса:

— А! Вот она!

Препяхин нагнулся и схватил розу. Лопух чуть по башке ему не врезал — его розу! Символ любви!

— Это я тёте Томе, — хмуро пояснил Никитос, — на днюху. Сестра попросила. Дала пять роз, я пока донёс — уже четыре…

А Лопух мучительно краснел. Как он мог забыть, что Никитос в его подъезде живёт? А тётка препяхинская — как раз на седьмом!

Тут Препяхин спросил:

— А ты чего?

— Мусор выношу, — буркнул Лопух и помахал мешком.

— Ясно, — сказал Никитос и зашагал наверх.

Унося с собой нежную розу, символ несостоявшейся любви стеснительной Милки к настоящему мужику Лопуху.

Мама вошла в квартиру и замерла, даже не закрыв дверь. Из комнаты любимой доченьки Ксюши, тихой и застенчивой девочки, донеслось недовольное:

— Ну не знаю, мне секс не понравился. Полтора часа — никакого удовольствия.

Маме на мгновение показалось, что это не дочкин голос, это какая-то другая, развратная и падшая, девчонка забралась к ним в дом, но тут раздалось громко и отчётливо: