Владимир Личутин - Миледи Ротман

— А что с ним? — Миледи кивнула на дверь.

— У него семя свернулось, ушло на нуль.

— Ну ты скажешь! — хихикнула Миледи, закинула ноги на диван, свернулась калачиком, как домашняя болонка.

Миледи смежила глаза, ее сразу понесло куда-то по спирали, в самое сердце неведомой вселенной, аж в ушах засвистело. Люся, глядя на гостью, пила вино и плакала. Поганая работа, поганая жизнь. Все скверно, хоть петлю на шею. Ей захотелось засветить гостье скалкой по виску, чтобы больше не просыпалась, но так бы и ушла в иной мир со счастливым лицом. Дурам везет. Вот таким губастым, носастым дурам, у которых гитарою бедра, и проклятые жеребцы только и смотрят на этот развалец, будто в нем и есть вся сердцевина бытия, его мед и сахар. Придя в нарочитое бешенство, побарывая туманец в голове, Люся даже поискала взглядом что поувесистее, будто хотела тут же исполнить намерение. Но глаза уперлись в бутылку с «Бычьей кровью», и страшный интерес сразу загас…

В гостиной Гриша неожиданно сменил пластинку; его потянуло на душевный раздрызг, и он заиграл романсы. Миледи будто кто толкнул в грудь; она привстала с дивана со свежими, ясными глазами, похожими на два крыжовника, омытых росою. Во взгляде было чистое удивленное выражение счастливого ребенка.

— У Григория Семеновича талант. Он многого стоит…

— Так давай, махнемся…

— Как это? — не поняла Миледи.

— Можно на денек, для пробы. Можно навсегда, через загс. — Люся зло сощурилась, морщиноватое лицо ее взялось в гармошку.

— Ну как же меняться, если у него все на нуль, — засмеялась Миледи. Вроде бы изрядно нарюмилась, а ума вот не потеряла, и всякое слово, сказанное в застолье, оказывается, осталось при ней.

— Вам, молодым, все выложь да подай на блюдечке. Сами-то уж ничего! Вы созданы для счастья, как птицы для полета, да? А мы должны себя по живому резать? — визгливо закричала хозяйка, и оттопыренное острое колено, туго обтянутое черной юбкой, прянуло угрозливо к Миледи, как бойцовский топор. Миледи испуганно поджала ноги и убралась к стене.

— Люся, зачем так-то? — прошептала Миледи, и глаза ее остекленели от близкой слезы. — Ты меня не обижай, слышь? Меня обижать нельзя…

— Кто ты такая, чтобы тебя не обижать? Откуда выискалась?

За дверью музыка споткнулась, скрипнул табурет, что-то требовательно сказала дочь, наверное, попросила отца играть. Раздался приятный, слегка натянутый баритон Григория Семеновича: «Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь…»

— Меня обижать нельзя, — упрямо повторила Миледи. — Если что не так сказала, так прости меня, дуру.

— Это ты прости меня, — повинилась Люся. — Кто нынче без забот? Все опрокинулось и едва ли скоро встанет на ноги. Раньше учили летать, теперь — ползать.

— Ваня ползать не хочет. Он раскалился и жизни не видит. Он теперь не знает, кого убить в первую очередь, кого во вторую. Он хочет своих «буров» вести на Москву. Такие у него нынче шутки.

Люся испуганно посмотрела на гостью, с нее сразу слетел хмель. Даже дом насторожился, подслушивая всеми своими углами и схоронами, обвитыми паутиною, словно бы вместо пауков там заселились американские уши.

— Еще выпьешь? — спросила с жалостью. — Он что, того?

— Да нет… Он дождется, когда я рожу, и убьет меня. Кого больше? — Вздохнула с облегчением, будто грядущая смерть от руки мужа доставит ей радости. — Он, Люси, остервенел, как собака. У него клыки прорезались, да, а с таким я не слажу. Он мне подкинет по злобе гаденыша с двумя рожками. — Миледи забыла недавние слезы и легко рассмеялась, ее сочные толстые губы обвисли, как два перезревших подберезовика. — И еще у меня свои заботы. Я получала в школе сто двадцать, на хлеб с маслом хватало, а тут цены вскочили в десять раз в одну ночь. Устроилась на почту на сто рэ, и теперь надо велосипед завести. Тут две прямых выгоды: и на работу ездить, и по совместительству — почтальоном. Так хорошо будет почту развозить. Я вчера вышла из дому, а над нами, на бугре воинская часть, и солдаты смотрят на меня. Они рыжих любят. Ну, думаю, надо обороняться, а вдруг задумают напасть… Раньше не боялась, а теперь боюсь.

— Так ты собаку заведи…

— Думала, но третьего члена семьи мне не прокормить. Если овчарку, надо кило мяса в день. Умереть легче. Я решила вот что. У дяди моего, он мильтоном, есть свисток. Я его попрошу, и если кто полезет, то буду свистеть. Народ у нас любопытный. Услышат свист, захочется им узнать, в чем дело. Выйдут, и так я спасусь. — Миледи умолкла, с ожиданием чего-то посмотрела на потемневшее окно, на котором, как кружевные подзоры, висел сахаристый подтаявший снежок. — Я еще решила парники завести. Рассаду уже высадила. Это очень выгодно. Только надо высчитать, сколько пленки потребуется. Ведь надо как-то выживать, верно? Ползать-то не хочется ни перед фарцой, ни перед форсой. Пузыри, тьфу. Нажралися, клопы… И лапки кверху не хочется.