Артем Литвинов - Пылающая комната

— Она больна, она не может пережить это, — ее голос задрожал.

— А отец?

— Он не верит, он только говорит, что это кто-то грязно использует твои фотографии и имя, он хочет подать в суд.

Меня словно обожгло раскаленной магмой. Известие о том, что отец собирается подать в суд, привело меня в ужас.

— Зачем, Сью, он же не может ничего доказать, зачем?

— Он хочет бороться против этого, опровергнуть все это, он думает, что тебя нет в живых и даже фотографии поддельные.

— Но я жив, ты же видишь, я жив, не знаю, на горе или на счастье, Сью.

Она посмотрела на меня с удивлением и страданием.

— Куда, зачем ты исчез тогда, четыре года, — он говорила скороговоркой, — мы были в таком отчаянии, мы подали в розыск, но бесполезно, ничего не ответили, а мы ждали, мы все время ждали, что ты вернешься, или напишешь или позвонишь.

Мне нечем было оправдываться, у меня был только один выбор рассказать правду или же скрыть все.

— Сью, это ужасно, я знаю, — я погладил ее по плечу, — это очень сложная история.

— Ты хотел убежать от нас, да?

— Нет, я не хотел, я даже не думал об этом. Ты помнишь Томаса?

— Да, — сказала она твердо, так твердо, что я сразу почувствовал всю степень ее былой неприязни к Уиллису.

— Он был сложный человек, — пространно пояснил я, — он был связан с очень опасными вещами, ты помнишь, я им так восхищался, я ему доверял, он попросил меня помочь ему кое в чем. Это не было безопасно, но я не знал, он предупредил меня, велел уехать, иначе я мог бы попасть в тюрьму на долго, если не навсегда.

— Да, — снова ответила она так же твердо, — этот скандал был известен в университете, его арестовали на выставке, и больше не выпускали, о процессе писали и по телевизору показывали, это было так омерзительно, я всегда знала, что он грязный скрытный человек, и он погубил тебя, он это сделал, — она судорожно набрала в рот воздуха. — скажи, это он был во всем виноват?

— Нет, нет, Сью, это не он, никто ничего не узнал, наоборот, он меня не выдал, он меня спас в каком-то смысле, но я это только спустя четыре года понял, я жил в страхе, я скрывался, думая, что меня разыскивают, и все это было безумием, иллюзией, ничего больше.

— Господи, Тэн, что же это происходит, что с тобой происходит, — воскликнула она, теряя голову от отчаяния.

— Я не могу объяснить, как все произошло, это очень странная история, Сью, я сам не понимаю, я ушел из дома, и с этого все началось, я начал запутываться в сети, а она стягивалась вокруг, сжималась, пока я не оказался в центре этого нелепого скандала.

— Но это ведь неправда, да? — она посмотрела на меня с такой надеждой, что я взмолился о том, чтобы мою жизнь немедленно прервали, но только освободили меня от необходимости давать ей ответ на этот вопрос.

— Не правда, они все лгут? — продолжала умолять сестра.

Я провел рукой по лицу. Пауза была настолько глубокой, что я слышал с болезненной отчетливостью каждый наш вздох.

— Скажи, это не правда, — закричала она, схватив меня за плечи, — они все лгут?

— Нет, — глухо произнес я.

Ее глаза неподвижно устремленные на меня показались мне глазами моего собственного прошлого, от которого я отрекался сейчас, предавал его, приносил в жертву. Я смотрел в них как в бездну, в которую мне предстояло опускаться все ниже и ниже, пока наконец мое тело не соприкоснется с землей и не разлетится на части от этого удара.

— Как? — прошептала она.

— Это все правда, — сказал я с усилием произнеся эти три слова. Я встал, и, снова взяв сигарету, закурил.

— Но это невозможно, Тэн, — она протянула ко мне руки.

— Но это так.

— Ты не можешь так говорить, — с отчаянным сопротивлением ребенка продолжала настаивать Сью, — это неправда, скажи, что это неправда, ты просто хочешь напугать меня, да?

Я больше не мог выносить ее мольбы.

Я подбежал к ней, и упав на колени у ее ног, начал говорить громко, почти иступлено, почти крича, отчетливо выталкивая каждое слово:

— Все правда, Сью, все, что пишут, что говорят, что ты знаешь, что знает мать, все это правда, я люблю Криса Харди, я — его любовник, я писал для него песни, я то, что я есть.

Ее лицо окаменевшее, неподвижное с остановившимся взором, было для меня худшим наказанием, чем все самые грязные и самые чудовищные измышления, которые мне только доводилось читать о себе в последнее время.

Я взял ее за руку.

— Это тяжело, это страшно, милая моя сестренка, я знаю, как это тебя ранит, но ты должна была это узнать, пусть лучше все будет так, чем я бы ушел из этого мира больше никогда ничего не услышав о тебе, не увидевшись с тобой.